Новый Мир ( № 11 2004)

Помнится мне, что статья Бориса Кузьминского на первой полосе “Сегодня” была сугубо вне рядов и штампов. Жаль, что Лекманов не рассмотрел редкое нетиповое .

А вот интересно: сделают ли обзор московских газет, писавших о присуждении Бродскому Нобелевской премии? Какой материал пропадает: интервью Чингиза Айтматова (поставившего И. Б. в ряд с Вознесенским и Рождественским), “разоблачение” П. Горелова в “Комсомолке” (“Мне нечего сказать…”). Тут мне опять же вспоминается, как убивался работающий тогда в органе ЦК ВЛКСМ (и сам — талантливый поэт) Андрей Амлинский. Сие ведь — история. И не только литературы.

Лев Лифшиц. Древний Псков и его искусство. — “Наше наследие”, 2003, № 67-68.

С некоторых пор на изумительные иллюстрации в этом журнале (фотографии внутреннего убранства храмов), каждый номер которого, на мой взгляд, — событие в издательско-журнальном искусстве, я смотрю через призму моего впечатления от подвижнической работы фотохудожника Юрия Холдина. Десять лет он фотографировал фрески Дионисия в Ферапонтовом монастыре и к 500-летию этих фресок создал альбом, рассматривая который понимаешь: состоялось приближение к тайне адекватной передачи впечатления, к расширению границ зрительного восприятия. И первое здесь то, что качественные съемки в храмах всегда велись и ведутся ночью, при искусственном освещении; и только Холдин научился снимать прохождение света днем. А это совсем другой эффект. Это не просто красиво.

Неизвестный Паустовский. — “Мир Паустовского”. Культурно-просветительский и литературно-художественный журнал. 2004, № 21.

“Неизвестный Паустовский” — это повесть “Снежный барс” , обнаруженная в архивах Вадима Константиновича Паустовского и представляющая собой написанный в жанре путевых заметок отчет об экспедиции на Памир в начале 30-х годов.

“<…> Через час после того, как мы вышли на ледник, заплакал первый таджик-носильщик. Он полз на четвереньках, слезы текли по его ассирийской бороде и застывали мутными ледяными шариками. Он полз за нами и тихо скулил, — обратного пути ему не было. Мы преодолевали горную болезнь и смеялись, вспоминая рассказы о том, как слоны плачут и падают в обморок при виде мышонка величиной с наперсток. Сумерки застали нас среди льдов, у черных скал. Мы разбили палатку. Бензиновый примус гудел и взрывался, почти не давая тепла”. Какой романтизм, какая поэзия.

В этой же рубрике публикуется фонограмма выступления Паустовского в МЭИ весной 1963 года (одно из последних публичных выступлений писателя). Бесценную запись (в публикации она названа “Вы спрашиваете меня…”) в течение 20 лет хранил звукооператор МЭИ Г. М. Сердобов, который и подарил ее музею Паустовского. Речь шла обо всем и обо всех — и о себе, и о Бунине, и о Бабеле, и о Солженицыне.

“<…> Вот вы спрашиваете меня, встречался ли я с Грином? Я с детства очень любил Грина и писал о нем много, но в жизни я видел Грина только один раз, и то мельком, мы не были знакомы. Просто Грин прошел мимо меня, когда я был в каком-то издательстве. Это был совсем не такой человек, как о нем принято говорить. Единственная тяжесть его жизни была в том, что он пил. Вообще он был любезнейший, между прочим, человек, во что очень трудно поверить. А когда он выпивал, он тогда, конечно, был, как все выпившие люди, немножко смешным. Он, например, молился всегда Богу, чтобы Бог покарал всех его врагов, и давал адреса, точные при этом. Потом молился, чтобы Бог не перепутал и не покарал его жену: „Нина Николаевна Грин, Феодосия, Госпитальная, 14””.

Александр Мелихов. Завал обид на пути к общей сказке. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2004, № 7.

На мой взгляд, очень искреннее и самостоятельное размышление о публицистическом двухтомнике Солженицына, посвященном русско-еврейским отношениям. Пожалуй, самое интересное (и не отвлекающее авторской сверхзадачей уличить, подловить, разоблачить, присоединиться, вознести и т. п.) эссеистическое впечатление от книги, прочитанное мной за последнее время. Это довольно-таки страстное расследование лежит вне поля, на одной границе которого стоит уже выдохнувшийся сатирик-“мифониспровергатель”, а на другой — еще суетящийся хроникер-почвенник.

Марина Москвина. Между нами только ночь. Повесть. — “Знамя”, 2004, № 8.

Тонкая, прелестная вещь. Формально — о попытке автора издать свою книжку под названием “Загогулина” (о детдомовском детстве, о мистической встрече со своим ночным воспитателем, “ночвосом”, а впоследствии издателем — стюардессой Еленой Федоровной; о брате Юрике и подруге Юлии, о гениальном художнике-иллюстраторе Коле, об аквариумных рыбках и бродячих собаках). А на самом деле — о любви, смерти и таинственном братстве всех и вся.

Между прочим, иногда мне кажется, что некоторые писательницы, “проходящие по ведомству детской литературы”, говорят на каком-то своем,