ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ему пришлось посторониться с дороги… Как их много! Двумя, тремя машинами. Уезжали дачники, что у Сидоренковых.
Пьяно, шумно кричали они всякий вздор Петру Петровичу. Выставили из машины головы, руки. Таращили глаза!.. Прощались, надо думать, не с ним, а с дачным летом!.. Он даже не разобрал за ревом моторов их дурацких выкриков.
Тишина, что случается в одиночестве на осенней дороге — особая тишина. Ее можно хотеть и ждать… Но пока что тишина для него не получалась. Слева, в Таськиной даче, опять крики… Разборка... Петр Петрович шел мимо, стараясь не повернуть туда головы: все в поселке (и он тоже) знали эти безобразные и шумные Таськины сцены.
— Цветы? На что мне твои цветы! — орала Таська своему сожителю. (Стоя в дверях… Значит, его уже не пустит.)
— Тася…
— Цветы, мудило, настричь в любой даче можно! А поесть? а выпить принес?!
Вопила, как укушенная… А вот нынешний ее сожитель оправдывался и вообще был на удивление тих и покладист. Хотя и с мощными татуировками на обеих руках.
Он только и умолял ее дать ему войти — вернее, вползти на коленках.
— А вот нет тебе и нет, козелок. Не дам! А где принос?.. Чего, чего руками разводишь!
Тот блеял:
— Тася... Тася…
— Вали отсюда! — И Таська толканула его в его тощие ребра.
Ручищи!.. 25 — 27 лет. Очень сильна, когда толкает. Петр Петрович это тоже хорошо знал. Он все- таки оглянулся.
Уже вытолкала. Запросто!.. Татуированный тихоня сидел на пеньке у самой калитки. И даже не закурил. Курить, видно, в карманах не нашлось... Подпер головушку рукой.
Еще посидит, покукует, бедолага… И потопает назад к электричке.
Пьянчужку Таську Петр Петрович навещал в позапрошлом году, и уже при первых свиданиях она отпугнула его вульгарностью и фантастической непредсказуемостью. И сейчас ее непохмеленные вопли казались ему особенно безобразны… После утраты Ани.
Это все равно как если бы Петру Петровичу прямо здесь, на дороге, попытались всучить выхлопные газы отъезжающего грузовика взамен синевы неба. Сердце у старика ныло не переставая. Нет и нет!.. Кто угодно. Только не Таська…
Петр Петрович свернул с дороги к речушке… Лишь бы уйти… Он не хотел людей. Он шел негустым лесом. Натыкался, трогал стволы деревьев… И, переживая утрату Ани, негромко, сам себе мычал:
— М-м-ммм.
В конце концов, он стар. Как-нибудь… Вязь на белой коре березы… Время от времени он задевал веткой больное плечо и бранил сучок:
— Гг-аа-ад!
Он не помнил, как добрался домой… Еле-еле. В постель… Не раздеваясь. И лицом в подушку, чтобы
