Но на фразе вывеска: импрессионизм. И — взятки гладки. “А за ними серым комком — седые моржовые усы, блестя лысиной, Ф. К. Сологуб, — знакомые” (“Огонь вещей”).
Но у каждого литератора такую судорогу можно обнаружить в записных книжках, из-за спешки. Но затем впечатление переводят в подобающий вид.
Изредка блестки: “оранжевый жемчуг” — о кетовой икре.
Впрочем, такое недорого стоит.
А вот и Солженицын: “пространный до не влеза в вагон”. О И. Шляпкине.
Метко, хотя и мелко о Чехове. “Для нетребовательного или измученного загадками Чехов как раз. Читать Чехова, что чай пить, никогда не наскучит.
Оттого, может, так и спокойно. Чехова будут читать и перечитывать”.
Почему я не поклонник Набокова? Я читаю его по строкам, словно бы водя пальцем по странице.
И хотя я также не большой поклонник штучно-фразового Бабеля, чтение Бабеля не тормозило так, как чтение Набокова.
Н. — обладатель нового зрительного инструмента, через который он заставляет глядеть и нас, с нормальным зрением. Это утомительно.
Все отразилось под размахом
Разумно-ловкого пера...
В. Бенедиктов — И. Гончарову по поводу “Фрегата „Паллады””.
“Начнете входить в положение жены, так можете приобресть дурную привычку входить в чужое положение вообще” (Александр Островский, “Невольницы”).
“Если русский человек не верит в Бога, то это значит, что он верует во что-нибудь другое” (А. П. Чехов, “На пути”).
Саратов.
«Его взыскательные уши...»
Невзглядова Елена Всеволодовна — филолог, критик, эссеист. Родилась в Ленинграде. Автор книги “Звук и смысл”, других исследований в области стиховедения, а также статей о современной русской поэзии и прозе. Лауреат премии “Северная Пальмира”. Постоянный автор “Нового мира”.
В своих “Заметках на полях” Пушкин отмечает неточности и разного рода огрехи Батюшкова. Рядом со словами: “прекрасно”, “прекрасно”, “смело и счастливо” — читаем: “вяло”, “темно”, “дурно”, “лишний стих” и даже — “какая дрянь”. В самом деле, “без ночи, без зарей” нельзя сказать; на полях в этом месте стоит “зорь”, а против строки “исчезнут граций лобызанья” Пушкин написал: “дрянь”. Не эти ли пушкинские заметки подсказали Мандельштаму ставший для нас столь привычным эпитет — косноязычный? “Наше мученье и наше богатство, / Косноязычный, с собой он принес / Шум стихотворства и колокол братства / И гармонический проливень слез” (“Батюшков”). В этих словах недостаток если и не превращен в достоинство, то сращен с оригинальным и бесценным даром поэта. Он стал свойством поэтической речи. Надо сказать, что “наше богатство” — богатство поколения, полюбившего поэзию при советской власти “не по программе”, было связано в первую очередь с Пастернаком, и первые уроки поэтического “косноязычия” были нам преподаны им. Подозреваю даже, что, если б не Пастернак, этот
