пропаганды”, сформулированный в постановлении Совета Народных Комиссаров от 12 апреля 1918 года “О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской Социалистической Революции”. Как видим, революция довольно быстро озаботилась прославлением самой себя. Таким образом, памятники деятелям революции носили рекламный характер, вроде сиявших не так давно неоновых надписей на крышах домов “Слава КПСС” и “Слава советскому народу” (почему уж тогда не “Слава нам”?).
В каком-то смысле рекламный характер имеют и памятники историческим деятелям, и памятники деятелям культуры. Они рекламируют прошлое и тем самым должны возбуждать столь полезное для функционирования любой власти чувство патриотизма. (Здесь вспоминаются призывы к гражданам, звучавшие во времена Великой французской революции: мужчинам предписывалось вступать в армию, женщинам и детям — щипать корпию, а старикам — велеть выводить себя на улицу, дабы своим видом вдохновлять народ на патриотизм, а войско — на мужество.) Впрочем, некоторые памятники деятелям прошлого задуманы для прославления не столько самих этих деятелей, сколько тех, кто велел эти памятники установить. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть надписи на двух петербургских памятниках Петру I: “PETRO PRIMO CATHARINA SECUNDA” и “ПРАДЅДУ ПРАВНУКЪ”. Рационалисты даже памятникам чижику-пыжику (установлен в Санкт-Петербурге), ежику в тумане (говорят, что проектируется), героям Венедикта Ерофеева (установлен в Москве) и букве Ё17 — даже им приписывают рекламный характер.
Мистики же, не отрицая рационального, то есть рекламного, аспекта многих памятников, в защиту своей позиции приводили ряд примеров, из которых я запомнил два.
Пример первый. Знаменитый памятник “Тысячелетие России”, открытый в Новгороде в 1862 году, отличается весьма тщательным отбором изображенных на нем исторических персонажей, сгруппированных по нескольким тематическим категориям. В категории правителей России мы видим Николая I, выглядящего неуместным на фоне представленных на памятнике действительно значительных фигур этой категории. Объяснение присутствия Николая весьма просто: Александр II вызвал к себе М. О. Микешина, по подробным эскизам которого изготовлялся памятник, и произнес что-то вроде: “Вы уж батюшку-то не забудьте”.
Пример второй. У входа в Российскую государственную библиотеку (до 1992 года она называлась Библиотекой имени Ленина) установлен ровно один памятник — Достоевскому. Спрашивается, почему именно ему? Ответ мистиков: чтобы он не сердился. Для понимания ответа достаточно прогуляться вдоль главного фасада библиотеки в направлении от Воздвиженки к Знаменке и обнаружить на этом фасаде 15 барельефов, на которых последовательно изображены лица, достойные, по мнению советской власти, представлять отечественную литературу: Руставели, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Герцен, Шевченко, Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Тургенев, Лев Толстой, Маяковский, Горький. В этом списке нет Достоевского, хотя из русских писателей именно он наиболее известен во всем мире: как мне говорили, одним из главных стимулов, побуждающих изучающих русский язык американцев изучать этот язык, является желание читать Достоевского в подлиннике. Но в советские годы к Достоевскому долгое время был приклеен ярлык “реакционный писатель”; человек с таким ярлыком не мог присутствовать рядом с Кремлем, да еще и на обращенном к Кремлю фасаде. В постсоветское время дух Достоевского был умилостивлен сооружением его изваяния более высокого ранга, нежели серийный барельеф.
При упоминании Достоевского как умилостивляемого духа один из участников дискуссии объявил, что теперь он понимает, почему на предвыборном плакате партии “Единая Россия”, имевшем хождение осенью 2003 года, Достоевский изображен несколько раз. На этом плакате, как известно, карта России исполнена в виде мозаики, а элементами мозаики служат портреты лиц, долженствующих, по замыслу “Единой России”, представлять единую Россию. Товарищ Сталин на этой мозаике упирается своей шевелюрой в подбородок академика Сахарова. (Кто-то нашел там и Берию, но при более тщательном рассмотрении Берия оказался Луначарским.) Так вот, Достоевский встречается там трижды, и это есть явная попытка задобрить покойного писателя. Автору этого объяснения возразили, что Грибоедов встречается там четырежды. Ну что ж, было возражено на это возражение, и перед Грибоедовым мы виноваты: Россия не потребовала должного удовлетворения за убийство своего посла, а довольствовалась алмазом. (Этот алмаз, получивший впоследствии название “грибоедовского”, был третьим по величине в шахской коллекции —
Казалось бы, ни у кого сейчас не может быть личной вины перед Грибоедовым, но все сошлись на том, что коль скоро существует коллективная историческая память, то возможно и чувство коллективной исторической вины. Тут возник спор, имеет ли потребность заглаживать вину перед покойниками рациональные причины или же ее следует относить к чувствам мистическим. Возобладало психоаналитическое (и тем самым скорее рациональное) объяснение: для нормализации собственной психики надо сперва чувство вины перенести из подсознания в сознание, а затем удалить из сознания конкретными действиями мемориального характера. Тут на “круглом столе” прозвучала тема О’Хиггинса.
L. G. B. O’Higgins — такое знакосочетание можно увидеть в Чили повсеместно. Расшифровывается оно так: Libertador General Bernardo O’Higgins — освободитель генерал Бернардо О’Хиггинс. Судьба Бернардо О’Хиггинса одновременно и уникальна, и показательна. Незаконный сын Амбросио О’Хиггинса, этнического ирландца на испанской службе, просвещенного и деятельного человека, впоследствии вице-короля Перу (а Чили было частью этого вице-королевства), он родился в Чильяне, что в 400 километрах к югу от Сантьяго, 20 августа 1778 года (по другим сведениям — 1776 года) и первоначально носил материнскую фамилию Рикелме (Riquelme). Получил образование в Чили, Перу и Англии. В 1802 году вернулся в Южную Америку и принял фамилию отца, многие блестящие качества которого унаследовал. О’Хиггинс был одним из высших руководителей борьбы за независимость испанских владений в Южной Америке, в 1813 — 1814 годах — главнокомандующим. В феврале 1817 года провозглашен Верховным правителем Чили (Director Supremo de Chile). В этом качестве в январе 1818 года подписал Декларацию независимости Чили. За время своего правления преобразовал страну, проведя конституционную, фискальную и образовательную реформы. Под сильнейшим давлением своих политических оппонентов (противостоять каковому было невозможно без кровопролития, которого он хотел избежать) в январе 1823 года подписал отречение и удалился в изгнание в Перу, где и умер в бедности 24 октября 1842 года. В 1866 году его останки были доставлены в Чили на военном корабле и с большими почестями перезахоронены на главном кладбище Сантьяго, а 20 августа 1979 года с еще большими почестями перенесены на Алтарь Отечества. Год его двухсотлетнего юбилея, то есть 1978 год, был объявлен Годом Освободителя. Ныне он признается спасителем отечества и отцом оного
