найдет ли путь?”1 Слово “ничтожество” употреблено здесь в старинном, пушкинском смысле (“Кто меня волшебной властью / Из ничтожества воззвал…”) — как небытие. Применительно к искусству — невоплощенность творческой личности, отсутствие лица.
Для Синельникова опасность такого рода порождалась причинами сугубыми: во-первых, изначально принятой им установкой на эпичность и затем — способностью к повторению учительских примеров, может быть, слишком развитой.
В 1995-м было с горечью замечено:
Приветствуют, не узнавая.
С тем поздороваться не грех,
В ком иссякает жизнь живая,
Кто стал похож на всех, на всех!
(“Возраст”)
В следующем, 1996-м, сказано в продолжение этого и — вопреки:
Любимый час, густой, тягучий,
Уносит вечера река,
Но, мысленно гонясь за тучей,
Я воскрешаю облака.
Я восстанавливаю время.
Куда б судьба ни занесла, —
Несовпадение со всеми,
И нет иного ремесла.
(“Час”)
Кое-что тут непонятно (про “тучу”), но, во всяком случае, две последних строки пояснений не требуют. Стремление же “воскресить облака” может быть прочитано как намек на тему стихотворения 1968 года, из первой книжки. Проплывающие там в средневековом стрельчатом окне “облака” — метафора первоначального хаоса, в котором есть потенция формы, сырой жизненный материал, ждущий прикосновения руки мастера:
…И, озирая их напластованья,
Ваятель резал облака овал,
Смотрел творец и мерил расстоянья,
И брал резец, и в небе утопал.
(“Облака”)
Как будто бы тяготение к этой старой теме должно знаменовать устойчивость установок. Но, положив стихи про облака 1968 и 1996 годов рядом, можно увидеть: многое за истекшие десятилетия в “хозяйстве” Синельникова все-таки переменилось.
Все чаще говорит он от первого лица. Сделался лаконичней — короткая строка, сжатая композиция. Восьмистишие стало любимой его формой (и четверостишия попадаются, и даже — как уже было сказано — двустишия, моностихи). Кажется, усиление пафоса “мастерства”, еще более тонкая “чеканка”…
Но при этом: он наконец дал себе право на импровизацию, решился не слишком озабочиваться последовательностью изложения, академической строгостью рисунка, внятностью поэтической дикции:
…Так поздно понял я: поэзия — не в слове,
