в нашем районе своих мишек рисовал. Всю жизнь, куда ни приезжал в России, в любой столовой висело “Утро в сосновом лесу”... и так на сердце становилось радостно, словно к тебе приехал.
— Ты редко приезжал.
— Мама!..
— Понимаю. У нас тут нефть открыли, всё открыли. А в Сибири еще не всё открыли, я понимаю.
— Да, мама.
— А наш урман рубят вовсю. Скоро будет степь.
— Ты нам как солнце нужна, — бормочу я. Я знаю, мама всю жизнь любила высокие слова. — А солнце никто не погасит.
На мою старуху эти слова, кажется, произвели впечатление. Плачет, но молчит, не возражает.
— Мама, я тебе напишу письмо... а потом позвоню... Дай Шуре трубку.
Вновь слышу веселый говорок Шуры. Так и вижу ее, быструю, со шприцем или с чашкой в руке, скуластенькую, с улыбкой до ушей, которую она никогда не снимает с лица. Кажется, даже во сне улыбается. И вовек не поймешь, что у нее на душе.
— У нас все хорошо, — говорит Шура. Она одинаково быстро говорит и на русском, и на татарском. — Я за ней слежу, ты не беспокойся. А если беспокоишься, я тебя прошу: купи глицин и под язык... У нас даже врачи его сосут.
— Погоди! Может быть, что-то надо для мамы? Какие-то лекарства? Я достану.
— Все есть.
— Денег пришлю.
— Ни в коем случае! — возмущается Шура. — У тебя семья, ты мужчина, нет! Я получаю достаточно, у мамы пенсия. Не надо.
— Тогда я буду звонить.
— Конечно, звони. Мы всегда рады. — И уже перед щелчком аппарата тихая ее просьба: — Мама, не плачь...
7
Я получил еще одно горестное послание от мамы, почти повторяющее по смыслу ее прежнее письмо — про старицу. То ли забыла, что уже писала мне, то ли решила какие-то мысли уточнить.
Она писала, что иногда летом можно увидеть ночью — из этой тины и песка, из гнилого камыша пламя синее вьется... наверное, души погибших людей и рыб...
А еще вспомнила — шофер, который налил бензин в старицу, спился и умер прямо на берегу этой старицы, так говорит народ. Аллах милосерден, но и гневлив.
Нет уж, не вернуть юности, не вернуть чистых вод... они текут далеко... Говорят, в Москве можно прямо из-под крана пить. У нас воду провели — в ней даже стирать нельзя. Надо бы нам своему президенту пожаловаться...
А в старице такие кувшинки росли! И стрекозы над водой сверкали! И луна отражалась так, что по золотой воде хотелось пойти босиком...
И я, ответив маме большим письмом, позвонил в Урманский совхоз. Я назвал себя, к счастью, меня вспомнили — мой однокашник, Коля Курбатов, работает там инженером, хотя уже на пенсию вышел. Я спросил у него:
— Сколько нужно денег, чтобы старицу очистить?
— Какую старицу?
