— Девятнадцать. Поздно пришлось пойти в школу из-за гланд. А так было бы еще восемнадцать или даже семнадцать.
— Я еще служил бы в штабе.
— А?
— Если откинуть год. Рисовал бы Три Бороды и вечного человека с ружьем под вопли с плаца: р- рав...
Тут же последовал удар в стену.
— Войдите!
— Тшш, перестань.
— Но кто-то бьет копытом.
В стену снова ударили с злобной силой. Девушка выскользнула из-под одеяла, ее тело смутно забелело в темноте, он тоже поднялся, сел на диване и прошептал, что сейчас включит свет. Она схватила одежду и принялась торопливо одеваться. Вышла. Он последовал за ней.
В кухне яркий свет испускала голая лампочка на витом шнуре в паутине и пыли.
Девушка застегивала шерстяную кофту. Он подошел сзади, обнял ее.
— Я больше не буду. Не сердись. Давай чай пить.
— Ты же знаешь.
— А почему бы не перетащить диван сюда?
— Холодильник гудит. Титан.
Она наливала черпаком воду из ведра в чайник. Титан питался газом, разогревал воду и гнал ее по трубам и батареям. Через равные промежутки времени перышко газовой горелки воспламеняло всю пасть с легким взрывом.
— А жаль, что нет деревенской печки, камелька поэтического. “И друг поэзии нетленной в печи березовый огонь”.
— Ну уж нет, одни мучения.
Она открыла дверцу железного умывальника и опрокинула в ржавое ведро спитую заварку, та бултыхнулась, обрызгав чайник. Девушка принялась брезгливо мыть чайник с отбитым носиком и бледно- розовым цветком на боку. Вытерла его полотенцем, поставила на стол.
— Ты никогда не угорал?.. А мы с сестрой однажды угорели. В бане. Мама пришла проверить — что так долго? А мы лежим. Примчалась медсестра, стала нас колошматить, обливать холодной водой, приказала водить нас по двору, мы как куклы, еле ноги передвигаем, тошнотища, голова трещит. — Она достала хлеб, сахар, масло. — Медсестра по соседству жила, Анфиса. Светло-русая, брови, ресницы черные, глаза густо-синие. Красивая, но почему-то незамужняя. Ее все боялись, у нее был опыт войны. Если диагноз поставила Анфиса — ни один врач перечить не станет. Ей верили больше, чем любому дипломированному врачу. Перед ее приходом хозяйки все чистили, мужчины предпочитали куда-нибудь убраться. Отец бородку подстригал. Она не любила бородатых, считала, что волосы на лице негигиеничны и вообще признак дикости. Отец возражал: ну а ваш Сталин? Она была сталинистка. А отец — побывал в плену.
— У кого?
Девушка насыпала заварку в чистый чайник, залила ее кипятком. Взглянула удивленно:
— У немцев, под Прагой. Месяц или больше. Потом бежал, скрывался у местных. И это ему долго помнили... Он был в нее влюблен.
— В кого?
— В сталинистку, хотя они всегда спорили. Ну, не знаю... Просто так показалось... Я боюсь, что однажды он сюда нагрянет.
— Возьми и все напиши, — сказал он, пододвигая чашку с чаем, намазывая масло на хлеб.
