февраля <http://www.newizv.ru> ).
Эли Корман. “Где только не гнездится добродетель?” — “Двадцать два” (“22”), Тель-Авив, 2004, № 133 <http://club.sunround.com/titul22.htm>.
“<…> кто, собственно, из героев романа считает Свидригайлова „ужасным”? Ответ удивителен: кроме Лужина — никто”.
Леонид Костюков. Читатель Довлатова. — “НГ Ex libris”, 2005, № 3, 27 января.
“Довлатов как никто выразил человека своего поколения, социального статуса и, извините, гендера. <…> Но именно это попадание в десятку делало Довлатова не столь интересным для тех, в кого он попал. Мишень не должна любить снайпера или, тем более, испытывать к нему благодарность. (Одна история кстати. Я описал свой опыт преподавания в „Заметках учителя” и предложил их в профессиональную газету „Первое сентября”. Мне довольно энергично отказали и посоветовали отнести свои мемуары в любое другое издание. Потому что учительский фольклор интересен всем, кроме учителей.) Другое дело, что Довлатов поймал своих приятелей и современников, „оцифровал” их, заключил в рамку анекдота. И его жадным читателем становится как бы „дальний”, например молодой офис-менеджер начала текущего века. Живущий не как Довлатов, но воспитанный на тех же культурных кодах”.
См. также: “Давайте представим, как Довлатов написал бы шукшинский рассказ „Раскас”…” — размышляет Лев Пирогов (“Хрен осенью. Между Шукшиным и Довлатовым” — “Топос”, 2005, 15 февраля <http://www.topos.ru> ).
Алексей Кофанов. Демонтаж. Роман. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 1.
Андрей Кротков. Книжный рынок: дикий, ручной, разный… — “НГ Ex libris”, 2005, № 5, 10 февраля.
“Почти полностью исчез тип издания, когда-то бывший основным на советском книжном рынке, — многотомные авторские собрания сочинений, распространявшиеся по подписке. <…> Читатели не хотят даже частично авансировать грядущий товар, поскольку не доверяют стабильности издательских начинаний и хорошо помнят расцвет „подписного кидалова” в начале 1990-х. Издатели соответственно предпочитают выбивать под такие издания государственные гранты и либо отгружают их книготорговым предприятиям по символическим ценам (прибыль уже в кармане), либо пускают „целевым назначением” для библиотек и книгохранилищ”.
Павел Крусанов. Незримая империя — полигон для испытаний государственных стратегий. Беседовала Наталья Андрианова. — “Литературная Россия”, 2004, № 4, 28 января.
“„Незримая империя” — это коллективный проект литературной группы петербургских фундаменталистов, сетевая модель государства, границы которого проходят по кромке сознания каждого носителя имперского духа. Это своего рода полигон, где проводятся испытания идеального государственного образования, той небесной России, которая достойна не сочувствия и сердечной печали, а гордости, уважения и не униженной жалостью любви. <…> Патриот — это человек, любящий свое отечество таким, каково оно есть. Я же люблю свое отечество таким, каким оно еще только должно стать, чтобы сделаться достойным этой любви. То есть я патриот некоего умозрительного образа, патриот Незримой империи, которая рано или поздно найдет воплощение в предметном мире вещей и явлений. Другое дело, что воплотившаяся Империя вечно не соответствует идеальному замыслу о ней”.
Константин Крылов. Испытание. — “Спецназ России”, 2005, № 1 (100), январь <http://www.specnaz.ru>.
“<…> в советское время шли разговоры о том, что эта штука [СПИД] может иметь искусственное происхождение, сейчас такие разговоры стали считаться крайне неприличными: „как можно о таком думать”. А ведь, между прочим, СПИД решил множество проблем, стоящих перед западной геополитической стратегией, — ну, например, предотвратил взрыв рождаемости в Африке и появление там сильных черных государств… Правда, от СПИДа умирают и европейцы. Но опять же, если не бояться, то потери приемлемы”.
Евгения Кузнецова (9 класс). Нездешний страх. Японский фильм ужасов — это тысячелетняя традиция плюс современные технологии. — “Огонек”, 2005, № 3, январь.
“<…> почему одна страна способна производить качественные триллеры, а другая никак? Скажем, финский триллер непредставим, французский всегда неудачен, испанский бессвязен, немецкий зануден, а вот английский, американский, датский или, в нашем случае, японский исполнен настоящего ужаса и способен довести до тонкого визга? <…> Японское зло — самое жуткое, поскольку ему нужно что-то принципиально непостижимое. Оно не хочет свести с вами счеты. Вас для него просто нет”.
