но величава и вместе ласкова, проста.
Играли:
куплет кончался:
во время менуэта, все разом обращались
к ней... Мне было девятнадцать зим, и
близко от императрицы тогда случилось
танцовать, и вдоволь на нее я нагляделась;
не видела ни штучные полы, ни штофные
шпалеры. Опомнилась уже спустя гораздо.
Таких балов уж вам и не приснится, а мне
его не застят беды, ни долгоденствия лета.
VI. Саша
Москва узнала в феврале печальную ту весть.
А Саша их премилый был, престранный,
не так пригляден, может статься, но искры
снопами сыпались из глаз. Дикарь и увалень
чумазый, лет десяти невступно. Неловко
в плясы пустится с другими, потом еще
обидится на смех: губу надует, весь инда
покраснеет и сядет одинешенек в углу, и даже
бабка Марья Алексевна, бывало, и та не
вытащит любимца своего. Говаривала, что умен,
до книжек-то большой охотник, да порядком
урока не сдает. То не прогонишь играть
с детьми, то разойдется так, что не унять
ничем. Из крайности в другую бросается. Нет
середины. “Бог знает, как случится, но не
сносить (ты слово, Саша, помяни мое!) тебе
своей курчавой головы”. А рохля был какой и