и как ты знаешь много языков.
Не надо кокетничать с читателем.
Но как же с ним не кокетничать!
Ну вот, кажется, конец. Конец очередного сеанса то есть. Вызвала, как джинна, маленький калькулятор на рабочий стол из небытия, из недр “стандартных программ”.
Шесть с половиной листов. И это только первый заход, и там еще пока много повторов. Я удаляла то, в неизбежности удаления чего можно было не сомневаться. Эти напластования, одно и то же, конечно, всякий раз по-разному, — она проявила изобретательность, но все равно чтение пока еще очень скучное. К счастью, нас всех интересует такой потаенный процесс, как превращение девушки в женщину, и поэтому текст станет выигрывать и выигрывать, хотя бы он был два листа, или десять, или тринадцать (как было с самого начала).
Задача только в том, чтобы он был плотен, чтоб ничего уже ни убавить, ни прибавить, — тогда он произведет эффект разорвавшейся бомбы, наверняка не меньше килограмма в тротиловом эквиваленте. А еще можно сравнить с тем вроде бы изначально сверхплотным комком материи-энергии (что, как выяснили физики, одно и то же), от которого, по некоторым теориям, произошла наша бесконечно разреженная, исполненная пустоты земля.
Текст сокращен ровно вдвое — и удивительно при этом, что содержание, истинное содержание, ничего не потеряло. Но. Он мог бы существовать и в первоначальном варианте, в этом я также убеждена. Вот такой парадокс, хотя особенного противоречия тут я не вижу.
(Перечитывая сейчас, на исходе работы, свои заметки, я вынуждена вставить самой себе лыко в строку. Если бы передо мной не стояло задачи ужать текст, как пружину, может быть, его и не стоило бы сокращать. Во всяком случае, настолько. Ведь жалко текст. Конечно, его все равно надо было править. И, разумеется, сокращай его другой редактор, теперешняя выжимка была бы иная. Однако — стержень остается.)
Вполне естественно, подробности внутренней жизни разрастаются для нас пропорционально самой жизни, мы готовы заполнять ими десятки и сотни страниц. Но для сжатого воздействия, для удара в другое сердце сотни таких страниц не пригодятся. Их должен быть десяток — условно. Не более, хоть и не менее. Определенное число. Ограниченное, пожалуй, чтобы читатель сам успел прочувствовать, проникнуться этой болью. И тогда…
Работа, вообще заделье, весьма напоминает работу скульптора. Как говорил Микеланджело? Отсечь все лишнее? Высвободить заключенного?
Так и массив текста — все равно что кусок весьма интересного мрамора. Одна жилка причудливее и прозрачнее другой.
И вот уже нечто более отчетливое, очертаниями напоминающее полноценную повесть (каковая, что ни говори, гораздо лучше неполноценного романа) стало прорезаться сквозь бесформенную косность камня-текста.
Но до утонченности линий существу, скрывающемуся в нем, пока все же далековато. Ему еще предстоит родиться, но я уже заранее люблю его, совсем как Пигмалион Галатею. Я не редактор. Я — автор этого романа. Я — Адора.
Сессия третья
И в третий раз закинул он невод… Да… Письмо Альхену в Петербург, удивившее в самом начале чтения, придется убрать: оно ведь так и не получило никакого продолжения в дальнейшей ткани текста. Ружье не выстрелило.
Новый виток той же задачи, она по-прежнему сложная, универсальная в своей невыполнимости: как ужать груду песка, пусть и крупного, белого, до золотого слитка? А что россыпь тут есть — это точно. Начиная с какой песчинки стоит остановиться, чтобы груда не превратилась в ничто?
Возможно, в пределе надо было бы вытряхнуть лишние рододендроны, олеандры и лилии. Оставить голую суть. Убавить романтизацию. Не сбиваясь, конечно же, с этого штиля, высокого. Читатель ведь не Лолитка-малолетка. Ему-то незачем думать о герое нечто такое, чего о нем думать и впрямь не стоит. Заурядный совратитель девочек.
Не так ли?
Но это уже не моя задача.
Восхитительное предложение приходится убирать. Приходится, потому что оно входило в характеристику малозначительной героини, которую всю целиком пришлось вынуть из конкретно данной публикации, — в следующей книге, надеюсь, можно будет восстановить. Предложение я привожу, чтобы было понятно и тем, кто не видел полного текста романа, что несколько горьких жемчужин пришлось выбросить за борт, отсекая от корабля те полипы и наросты, которые мешают ему набрать полный ход. Вот о хипповских компаниях: “романтика кончается на второй неделе — руки в фенечках, кто-то козлиным
