Российская иудаика в последние годы активно развивается, однако введение в научный оборот новых документальных данных заметно тормозится отсутствием подходящих публикаторских площадок. Потребность в издании, специализирующемся на публикации архивных материалов по еврейской истории, назрела давно. И вот под эгидой Международного исследовательского центра российского и восточноевропейского еврейства предпринят первый и, кажется, удачный опыт создания еврейского аналога легендарных альманахов “Минувшее” или “Диаспора”. Имена “персонажей” (Шолом-Алейхем, С. Дубнов, А. Дубровин, А. Штейнберг) и публикаторов (О. Демидова, В. Кельнер, Г. Костырченко, Д. Фельдман) говорят сами за себя.
Кроме того, появление нового качественного издания по иудаике (его предполагается сделать ежегодным) представляется чрезвычайно полезным еще и в методологическом плане. Дело в том, что сегодня в российской исторической науке сосуществуют две дисциплины с похожими названиями: “история евреев” и “еврейская история”. Казалось бы, разница невелика, на самом же деле она принципиальна.
В 1919 году Р. Якобсон написал работу “Новейшая русская поэзия. Набросок первый. Подступы к Хлебникову”, в которой есть такие строки: “Предметом науки о литературе является не литература, а литературность, т. е. то, что делает данное произведение литературным произведением… До сих пор историки литературы преимущественно уподоблялись полиции, которая, имея целью арестовать определенное лицо, захватила бы на всякий случай всех и все, что находилось в квартире, а также случайно проходивших по улице мимо. Так и историкам литературы все шло на потребу — быт, психология, политика, философия”.
То же касается и “истории евреев” в ее отличии от еврейской истории. Последняя исследует — перефразируем Якобсона — не еврейство, а “еврейскость”, занимается восстановлением национального контекста, тогда как первая неизбежно сводится к поиску граждан еврейской национальности — вне зависимости от того, было в их жизни и деятельности что-то специфически еврейское или нет. Примеров — в виде рассказов о “знаменитых евреях” — сколько угодно…
Так вот, пропуском на страницы первого выпуска “Архива еврейской истории” служит не национальность “персонажа”, а наличие в его деятельности еврейской (либо юдофобской, как в случае с Дубровиным) мотивации. То есть в данном случае последовательно проведен именно тот критерий, который и позволяет определить пределы еврейской истории как научной дисциплины.
Михаэль Вик. Закат Кёнигсберга. Свидетельство немецкого еврея. Перевод с немецкого Ю. Волкова. СПб., “Гиперион”; Потсдам, Немецкий форум восточноевропейской культуры, 2004, 352 cтр.
Воспоминания западногерманского музыканта Михаэля Вика “Закат Кёнигсберга. Свидетельство немецкого еврея”, — пожалуй, самый известный мемуарный источник о Второй мировой войне и Холокосте на территории Восточной Пруссии. В городе Канта и Гофмана автор прожил весь период нацистского правления и несколько послевоенных лет. Уникальность его свидетельства несомненна: по словам самого мемуариста, “только трое из носивших в Кёнигсберге желтую звезду пережили преследования, войну и русскую оккупацию”.
Подобно дневнику Анны Франк, книга Вика более всего поражает контрастом между обычной жизнью подростка (Михаэль родился в 1928 году) — первые влюбленности, занятия музыкой, религиозные раздумья — и тем историческим фоном, на котором все это происходит. В случае Вика ощущение усиливается картиной разлома, проходящего внутри одной семьи. Автор “Заката Кёнигсберга” по отцу полунемец-полушвед, а по матери — еврей, и потому, пока он сам, его родители и родственники матери ожидали депортации и гибели, его кузина-кинозвезда обедала на приемах у Геринга и Гитлера, дядя, убежденный нацист и офицер бронетанковых войск, воевал на Восточном фронте, а двоюродные братья служили в СС.
Особое место в своих воспоминаниях Вик уделяет разоблачению видных сторонников нацистского режима, которые после войны получили репутацию едва ли не убежденных антифашистов. Речь идет в первую очередь о немецком коменданте Кёнигсберга генерале Отто Лаше. Мемуары Вика содержат полемику с той версией капитуляции размещенного в Пруссии немецкого гарнизона, которую излагает в воспоминаниях сам Лаш. Автор “Заката Кёнигсберга” обвиняет генерала в том, что в апреле 1945 года Лаш до последнего отказывался сдать город советским войскам, чем многократно увеличил количество жертв среди гражданского населения и дополнительно ожесточил наступавших.
Не меньше внимания в книге Вика уделено деятельности ординарного профессора кафедры общей психологии Кёнигсбергского университета, будущего нобелевского лауреата и всемирно известного ученого Конрада Лоренца. Во время войны он был одним из видных теоретиков расовой чистоты, обосновывавшим понятие “выбраковки”. В качестве критерия таковой Лоренц предложил следующую формулу: “Хороший человек нутром чувствует, когда имеет дело с негодяем”. Впоследствии Лоренц отречется от своей проповеди, однако Вик от лица тех, кого психолог призывал уничтожить, отказывается принять его покаяние, видя в нем лишь попытку самооправдания: “В будущем Конрад Лоренц займется критикой многих „смертных грехов”, но, к сожалению, забудет упомянуть один из худших — беспринципную привычку шагать по трупам!”
Свидетельств о жизни евреев в Третьем рейхе издано немало, в том числе и по-русски. Однако для российского читателя мемуары Вика могут стать настоящим шоком. Дело в том, что значительная часть его книги посвящена рассказу о жизни кёнигсбергцев после войны, в условиях советской оккупации. Преступления советских войск на занятых ими территориях описывались неоднократно, в том числе в “Архипелаге ГУЛаг” и в книге Льва Копелева “Хранить вечно”. Однако взгляд автора “Заката Кёнигсберга” — это взгляд не из стана победителей, а из стана побежденных. Тот, кто был евреем для нацистов, стал немцем для союзников — сначала для бомбивших жилые кварталы города англичан, а потом для аннексировавших Восточную Пруссию Советов.
Читать вторую половину книги Вика даже страшнее, чем первую. Для гражданского населения, еврейского в том числе, как показывает мемуарист, с приходом Советской Армии ничего не изменилось, положение мирных жителей едва ли не ухудшилось. Не случайно именно к периоду советской оккупации относится глава под названием “„Кладбище” Кёнигсберг”. Даже упоминавшиеся свидетельства Льва
