шум в ушах все послушней сгущается в гул.
Ледяная ладонь ночью сердце сминает —
значит, будь благодарен, над бездной скользя,
теплой нити, которая напоминает,
что нельзя уходить, что нельзя, что нельзя…
dir/
* *
*
Уже тебя берут под белы руки
единым Дантом слыханные звуки.
Уже твоей души отдельны от
отвратный вид, потрепанные брюки,
свисающий живот.
И там, навскидку, в световом тоннеле
стремящийся к непостижимой цели,
встречая жути собственной оскал,
не объяснишь того, что вправду важно:
как ты любил нелепо и бесстрашно,
какою речью горло полоскал.
И не комиссар, и не еврей...
Моя неволя
Пробуждение 13 июля 1942 года было страшным: сознание, что нахожусь в немецком плену, угнетало. Я не мог думать ни о чем другом и все прокручивал события вчерашнего дня. Раз за разом возвращался к вопросу: а могло ли быть иначе?
Да, могло, если бы мы отступили. Но “ни шагу назад без приказа” было для нас законом, и мы оставались на месте в то время, как все оставили позиции, не сообщив нам об отходе. А ведь могли известить, и мы, два расчета ротных минометов, не оказались бы в плену. И все было бы иначе… Но теперь гадать нет смысла.