Новый Мир ( № 8 2005)

ПЛОХАЯ КОЖА

(1) В середине 80-х я учился в Политехническом институте. Некую дисциплину, что-то из области производства электронных плат, преподавал человек по фамилии Акимов (я запомнил, ибо так звали еще и знаменитого ленинградского режиссера). За глаза однокурсники называли преподавателя “слесарь”: и потому, что предмет был сугубо практический, сориентированный на железо, и потому, что мужчина был простоватого вида крепышом, сильно отличавшимся от коллег по кафедре, интеллигентных системщиков и программистов. Мне, однако, слово “слесарь” казалось неуместным, и я оказывал этому ярлыку сопротивление. Я интуитивно ощущал здесь некорректную подмену, смысловую аберрацию.

Человек — существо не столько подчиненное материальной стихии, сколько подотчетное символическому порядку. Словоупотребление есть в конечном счете манипуляция образами . Образы оказывают решающее воздействие на социум и потому требуют осторожного обращения. Преподаватель был кандидатом наук и, полагаю, работал над докторской, имел соответствующие круг знакомств и досуг, короче, никоим образом не соответствовал позднесоветской номинации “слесарь”. Еще в середине 70-х образ слесаря, хотя и сантехника, был оформлен и канонизирован в фильме советского режиссера Георгия Данелии “Афоня”. В 2004 году американский режиссер Брэд Андерсон сделал в Испании картину “The Machinist”. В нашем прокате фильм называется неправильно, то есть так и называется: “Машинист”. Но по-русски это скорее водитель поезда, это рабочая аристократия, иное. В англо-русском словаре есть куда более подходящее значение: как раз слесарь . Герой, которого играет замечательный актер Кристиан Бейл, работает в большом заводском цеху, за станком. Скорее за токарным, но это уже не важно. Пускай все-таки будет “Слесарь” — нагруженное смыслами, подходящее имя для этой незаурядной малобюджетной картины, которую почему-то не удалось сделать в США и которую в результате обслуживали испанские продюсеры с испанской же съемочной группой.

(2) Театральный анекдот, который помогает мне выживать. Посмотрев “Ромео и Джульетту” в Театре Революции, старенький, благополучный, канонизированный Немирович-Данченко укоризненно заметил постановщику спектакля Алексею Попову: “Такое, я бы сказал, активное решение у нас в МХАТ невозможно. Да просто актеры не привыкли делать так много движений! У них сердце не выдержит такой нагрузки! Мы в этом смысле ведем себя на сцене более солидно”.

Что значит “не привыкли”? Может, надо тренироваться, заставлять себя и превозмогать? Может, нужно немного подлечиться? А может, мешает заурядная лень? Пресловутая сытая солидность — не в ущерб ли она смыслу и качеству, не парализует ли развитие, не мешает ли участникам представления совершенствоваться? В конечном счете дышат ли участники, живы ли?!

В России очередной — беспрецедентный и бесперспективный — застой, и я регулярно вспоминаю вышеприведенный апокриф. В сегодняшнем кинообозрении я намерен делать много движений, говорить быстро, коротко, может быть, в ущерб точности. В эпоху, когда все подгнивает, разваливается на глазах, трезвые люди имеют право недодумывать, оставлять хвостики, хвосты. Трезвые люди обязаны активничать. Подрывая наш нынешний порядок вещей, концепт “слесарь” провоцирует движение. Но в каком направлении?

Режиссер Алексей Дикий репетировал с Марией Бабановой, привыкшей к тому, что учитель, Мейерхольд, непременно предлагал ей внешний рисунок роли. “Куда я должна пойти, налево или направо?” — требовательно поинтересовалась актриса и на этот раз. “Все равно. Куда хотите”, — ошарашил ее новый хозяин дискурса. В минуту неясности и нерешительности я вспоминаю этот, в сущности, дзэнский коан и, уже не колеблясь, делаю выбор: быстро-быстро, в эту вот сторону. “А что там?” — “Вот и поглядим”.

(3) Итак, слесаря зовут Тревор Резник. У Тревора рабочая сноровка и рычащий станок, обязательный для американца автомобиль и небольшая съемная квартирка, подружка Стиви и подружка Мария. С первой, проституткой по профессии, Тревор регулярно спит. Он честно ей платит, а она надеется на большее, мурлычет: “Ну, Тревор, ты будешь меня спасать от этой жизни или нет? Ради хорошего парня... На свете много другой работы... Пусть даже за маленькие деньги...” — “Я был бы рад”. В роли Стиви замечательная актриса Дженнифер Джейсон Ли.

Со второй подружкой, Марией, которую играет тоже хорошая, но неизвестная мне актриса, у Тревора платонические отношения. Как это в памятном с юности стихотворении Саши Черного:

Это было в провинции, в страшной глуши.

Я имел для души

Дантистку с телом белее известки и мела,

А для тела —

Модистку с удивительно нежной душой.

Хотя Мария не дантистка, но официантка. Каждый вечер после работы Тревор гонит машину в сторону аэропорта, где в местной забегаловке эта симпатичная женщина подает ему чашечку кофе и доброжелательно расспрашивает о делах. Отчего-то местные стенные часы всегда показывают одно и то же время: 1.30. Неужели парень настолько пунктуален? Впрочем, он же встает и ложится, что называется, по