Новый Мир ( № 8 2005)

гудку, он пролетарий. Тогда почему Тревор оставляет Марии слишком большие чаевые? Ей, в конце концов, неловко! Ну, может, влюблен и на что-то рассчитывает. Или все-таки за что-то расплачивается?! Чепуха, нет, Тревор и Мария едва знакомы.

Сценарист Скотт Козар акцентирует телесность пролетария, и это правильно, ведь архетип “слесарь” целиком принадлежит сфере материального (производства). Особенность слесаря в том, что он весь — здесь и сейчас, на расстоянии вытянутой руки, осязаем, никакого метафизического остатка. Случай рабочего Резника зауряден, типичен: вот уже год парень не спит и худеет, худеет и не спит. “Будешь худеть дальше — исчезнешь вовсе!” — почему-то одними и теми же словами предупреждают его обе подружки. А вот единоличное наблюдение Стиви: “Ты выглядишь дерьмово и ведешь себя как псих!” Тревор регулярно взвешивается, результаты катастрофичны. Обеспокоился даже начальник цеха: “Резник, ты уже весь как сухая какашка. А к доктору не хочешь?”

Авторы предъявили набор характеристик классического пролетария — измученного работой, нервного, вымирающего на глазах. Гротеск, но целиком в рамках пролетарской мифологии. “Работать, мартышки! — неистовствует мастер участка. — Глаза на работу, а не в собственную задницу!” Да, ровно так, заостренно, изображался индустриальный труд в раннесоветских кинокартинах и книжках. Впрочем, на досуге Тревор читает известный роман “Идиот”, а внешность Тревора безусловно отсылает к образу князя Мышкина. Беспокойный слесарь с жидкой бородкой, истерик. Пролетарий в параметрах архискверного Достоевского.

(4) В 1994 году, сразу после выхода “Увлечений” Киры Муратовой, редакция журнала “Искусство кино” отправила меня за интервью к феерически дебютировавшей в фильме Ренате Литвиновой. Полтора часа новоявленная звезда экрана мило и доверительно беседовала со мной под диктофон. Не помню ни вопросов, ни ответов, в памяти отложилась только преамбула. Едва поздоровавшись, Литвинова внимательно вгляделась в мое лицо и неожиданно произнесла: “Знаете, у вас очень хорошая кожа. Такая замечательная кожа”. Заметив мое недоумение, уточнила: “Я к этому очень чувствительна. Это важно”.

Я сразу опознал реплику собеседницы как важный симптом. Я плавал, бегал, загорал и не ел что попало. Я был еще не вполне измучен новым экономическим порядком и выглядел много моложе своих лет. Было очевидно, что реплика не содержит никаких личных подтекстов. Но именно это и настораживало. До той минуты я не придавал своей коже никакого специального (социального) значения. Я общался со сценаристкой и гением эпизода в первый и последний раз. Очевидно, ее слова менее всего были комплиментом, менее всего были адресованы лично мне. Нет, они манифестировали наступление нового порядка, утверждали победу нового механизма социокультурного отбора. В сущности, Рената Литвинова говорила: “Теперь работает вот это и не работает то, что работало прежде”. На моих глазах в порядке импровизации рождался тот способ осуществления власти, который характерен для теперешней России.

Свежая телевизионная реклама от “Лореаль Париж” тоже неутилитарна, тоже больше себя самой. “Подарите счастье Вашей коже!” — это ведь не про крем с фитоморфинами, не про биологию с химией, а про механизмы власти и социального отбора, про новый сладостный стиль.

Впрочем, новый ли? В народе издревле говорят про неудачников, про тех, у кого нет никаких социальных шансов: “Ни кожи, ни рожи!” То есть тут не новорусская специфика, а вполне укорененная образная система, традиционный стандарт власти. И моя задача — не дискредитация, но анализ, да.

(5) Ровно десять лет спустя Литвинова дебютировала в качестве режиссера-постановщика. Как художественное целое ее шумно предъявленная картина “Богиня” интереса не представляет: манерная дамская штучка, претенциозный глянец, полтора балла по десятибалльной шкале. Гениально точная Муратова использует Литвинову именно как одномерную натурщицу с единственной интонацией. В частности, на противопоставлении Литвиновой и Делиева — Алле Демидовой с Ниной Руслановой, то есть на противопоставлении бессмысленных и беспощадных к самой идее искусства натурщиков — подлинным актрисам, способным переменить регистр и сыграть хоть черта лысого, основан муратовский “Настройщик”. Смотреть на одномерную Литвинову в заглавной роли “Богини” непереносимо скучно. А за что же тогда пресловутые полтора балла? А за дело.

За обмен репликами, который врезался в мою память воистину навсегда, а надо сказать: что попало я не запоминаю. Светлана Светличная, сыгравшая в “Бриллиантовой руке” ту самую проститутку, которая пыталась соблазнить неприступного Горбункова — Никулина, играет здесь маму героини. Светличная узнаваема, однако лицо ее бороздят морщины, морщины и морщины. Я видел телепередачу о съемках: Светличная рассказывала про свои сомнения, стоит ли, дескать, появляться на экране в таком незамаскированном виде. Однако терпеливая и коварная Рената ее убедила. Я мигом припомнил 1994 год: “Хорошая кожа. Я к этому очень чувствительна. Это важно”. Кроме Светличной Литвинова включает в картину огромное количество бабушек и, кажется, немного дедушек. Литвинова предъявляет постсоветский мир как загробное существование совка, как его агонию, как то, что уже нельзя публично показывать на большом экране: сомнения Светланы Светличной были абсолютно правомерны, мы помним и любим ее иной, положим, в “Стряпухе”, и ей самой навряд ли была нужна и эта новая работа, и эти вызывающие морщины.

Выморочный мир, невменяемый сюжет, претенциозная мистика — все это, как ни странно, работает! Богиня, то бишь героиня самой Литвиновой, ухаживает за собой и манерничает, но все ее глянцевые потуги и коленца вызывают одну лишь оторопь, обнаруживают свою неорганичность, ибо фон — еще тот . “Мама, мама, — грустно канючит богиня, словно не веря в то, что такое действительно могло быть, — помнишь, ты мыла меня в речке хозяйственным мылом?!” — “Да-а, это было прекрасное время!” — умиляется богинина мать, Светличная. Лучший постсоветский диалог! За диалог — десять баллов из десяти и какую-нибудь пулитцеровскую премию! Вот откуда эта новорусская воля к глянцу и шику: реакция на детские комплексы, на совковое убожество, на хозяйственное мыло. Оби-ида. Настойчиво и немилосердно предъявляя мамкины морщины, новые русские дистанцируются от совка. Выгораживают себе территорию аристократизма. В фильме “Богиня” этот комплекс неполноценности предъявлен многосторонне, подробно.