первостепенным. О его причинах он говорил и писал многократно и в частных, и в публичных выступлениях. Давая инструкции русскому послу в Лондоне графу Х. А. Ливену, он в секретной депеше собственноручно указывал: “Я и мои союзники, проникнутые великой идеей, определявшей события последней европейской битвы, желают действенней, чем раньше, использовать в гражданских и политических отношениях между государствами принципы мира, согласия и любви, проистекающие из христианской веры и нравственности <…> Уже давно та чрезмерная осторожность, с которой применялись эти спасительные принципы, должна была удивить любого непредвзятого человека, и одной этой опасливой осторожности мог он приписать те следовавшие одно за другим бедствия, которые поражали мiр в течение всех последних лет. Однажды поколебав основание, на котором зиждется святость клятв, лишив безусловности заповеди братства и любви — истинный источник всякой гражданской свободы, — сделав все это, нельзя было льстить себя надеждой, что можно трудиться с пользой ради спасения народов без всецелого возвращения к этим принципам, без торжественного признания их значимости и подчинения им и монархов, и вверенных им народов”19.
О том же говорил Император Александр, выступая перед московским дворянством 16 августа 1816 года: “Мы не можем утверждаться на сем возвышении (ведущей державы мира. — А. З. ) без исполнения Закона Божия. Мы имеем Его приказания в Новом Завете. — Я много обозрел государств и разных народов — и сам очевидный вам свидетель, что такое народ, исполненный веры, и каков тот, который без закона. Вы знаете, какие <...> там следствия <...> от того произошли. Я уверен, что и вы также об этом думаете…”20
На Веронском конгрессе в 1822 году русский Император объяснял в частной беседе основополагающие принципы российской внешней политики французскому министру иностранных дел, умнейшему и благочестивому виконту Шатобриану, который сохранил запись этой беседы в своих воспоминаниях: “Теперь, когда образованный мiр находится в опасности, не может быть и речи о каких- либо частных выгодах. Теперь уже не может быть более политики английской, французской, русской, прусской, австрийской: существует только одна политика, общая, которая для спасения всех должна быть принята народами и государями <…> К чему мне расширять свою Империю? Провидение предоставило в мое распоряжение восемьсот тысяч солдат не для удовлетворения моего честолюбия, а для того, чтобы я покровительствовал религии, нравственности и правосудию и способствовал утверждению этих начал порядка, на коих зиждется человеческое общество”21. Канцлеру Австрийской Империи князю Меттерниху Александр писал несколькими месяцами позже из Пильзена: “Вся моя жизнь, насколько это зависит от меня, посвящена только заботам о действительном преуспеянии общественного блага Европы (de la chose publique europйenne)”22.
Русский Государь вовсе не был наивным, восторженным юношей, когда провозглашал принципы Священного Союза или когда семь лет спустя объяснял виконту Шатобриану цели русской внешней политики. Император был к этому времени очень опытен, искушен и даже хитер. Он прекрасно помнил, например, как посланец Наполеона во время Ста дней привез ему тайную военную конвенцию против России, подписанную Талейраном, Меттернихом и лордом Кестльри 3 января 1815 года, найденную на письменном столе бежавшего из Тюильри Людовика XVIII. Но для облика Александра существенно то, как поступил он с этим обличающим двуличие союзников документом. Вызвав Меттерниха и показав ему конвенцию, он на глазах у остолбеневшего австрийца бросил ее в огонь камина и обещал никогда больше не вспоминать о ней. Александр отнюдь не был наивен — он был мудр той высшей мудростью, которая твердо знает, что хитрость и ложь приносят хотя порой и яркие, но по существу гнилые и негодные плоды и только дело правды долговечно. “Надо мстить лишь воздавая добром”, — любил повторять Александр23. И удивительно было то мужество, с которым он проводил этот свой принцип в жизнь, невзирая на злобу врагов и подвохи союзников.
Уже “Трактат...” Священного Союза ясно показывал, что международные отношения Александр полагал производными от отношений внутренних, от того духовного строя, который преобладает в государствах Союза. Христианская вера народа и христианские отношения между монархами и “их” народами — вот истинное основание международных отношений для русского царя, и прочным оно может быть только тогда, когда граждане благочестивы и богобоязненны, а государи ищут не своего блага, а блага народного, как хороший отец служит своим детям, а не использует детей для удовлетворения своих прихотей. Монархия для народа, а не народ для монархии. Запомним эту Александрову формулу, ей будет суждено претерпеть головокружительное превращение в России в течение XIX века.
А пока, беседуя с епископом Эйлертом, Александр раскрывает смысл библейского просвещения России, столь энергично начатого им и князем А. Н. Голицыным сразу же после капитуляции Наполеона. Оказывается, как записывает прусский епископ слова российского Императора, деятельность Библейских обществ в России находится в теснейшей связи со Священным Союзом и непосредственно исходит от него. “К чему поведет Священный Союз, заключенный европейскими государями, если начала, положенные в его основание, останутся изолированными и не проникнут в сердце народов?” — риторически вопрошал русский царь24. Сознательный, образованный, духовно просвещенный, политически ответственный гражданин — вот цель и одновременно главный будущий субъект Христианского Союза. Распространяя на понятном народу языке Священное Писание в России, Император преследовал не только цель внутринациональную (возрождение забитого и оскотинившегося в рабстве народа), но и общеевропейскую. Он понимал, что Россия потенциально является важнейшей конструктивной частью, возможно, краеугольным камнем будущей союзной христианской Европы, и без нее такой союз вряд ли вообще возможен, но актуализировать эту важнейшую потенцию можно, только создав в России настоящее гражданское и политическое сообщество свободных и самоответственных людей, строящих свои отношения на сознательном приятии положений христианской веры и нравственности.
В международных отношениях Император, где мог, проводил те же принципы легитимности, гражданственности, нравственности и веры. Он сформулировал главный принцип союзников в отношении к поверженному врагу. “У нас только один враг во Франции. Это — Наполеон”, — объявил он на встрече с французскими сенаторами в Париже25. Восстанавливая во Франции династию Бурбонов, именно Александр настоял на том, чтобы Людовик XVIII дал народу конституцию и законодательное собрание. В отличие от войны 1941 — 1945 годов и даже 1914 — 1918, ненависть к народу враждебной державы не только не культивировалась, но всячески пресекалась. Зимой, на редкость суровой, 1812 года Александр велел раздавать милостыню пленным голодным и замерзающим французам, лечить, кормить и обогревать их. Он и сам всегда приходил на помощь, когда видел страдания пленных: “Чтобы избавить чувствительные взоры Императора от картины бедствий, причиненных этой жестокой войной, был составлен новый маршрут, удалявший его от пути, по которому следовали армии. Тем не менее он встретил на дороге нескольких несчастных заблудившихся французов. Он давал им вспомоществование или сажал их в свои сани. Так он привез больного французского солдата в принадлежащий моему отцу замок Поставы. Император ночевал там, оставил несчастному денег и просил позаботиться о нем”, — вспоминала графиня Шуазель- Гуфье26.
В обращении к русским воинам на Рейне, перед вступлением их на землю Франции, Император
