систему. Между тем накопленное число (и многообразие) западных исследований наказания сегодня таково, что просто не представляется возможным освоение этого массива опыта. И все же нам надо спешно включаться в цивилизованный, в том числе теоретический процесс, непременно предполагающий сегодня акцент не столько на философии и морали, сколько на социологии наказания24 .
Кроме привычной советской «статистики» (которую еще как-то можно получить у соответствующих властных структур) сегодня нужны масштабные, в том числе междисциплинарные, независимые эмпирические социологические исследования; насущно необходим перевод и публикация лучших западных исследований последних пятидесяти лет; необходимо готовить на стадии вузовского образования специалистов по социологии наказания. Наконец, надо, чтобы начало выходить много книг отечественных исследователей и публицистов, размышляющих, в современном интернациональном контексте, о проблемах наказания в обществе.
Но даже если пофантазировать, что подобная «программа-минимум» будет в ближайшие десятилетия реализована и появятся хотя бы те группы современно мыслящих экспертов, которые поднимут планку общественного обсуждения (в том числе темы смертной казни), нашему обществу, видимо, еще далеко до осмысленного принятия решений в этой сфере…
Сегодня же, с моей точки зрения, было бы правильным заморозить на неопределенное время решение о возвращении в нашей стране к смертным казням. И наращивать социальное знание об институте смертной казни. Не только теоретическое. В частности (я уверена в этом), надо сделать максимально открытой для общества информацию о смертниках (сегодня это пожизненно осужденные). Хотя бы по примеру тех же Соединенных Штатов. (Несмотря на то что это, похоже, не очень помогает им в деле отказа от смертной казни.) Общество должно смотреть на проблему прямо, учитывая все ее сложности, но все же — через призму судеб конкретных людей. Ведь решать судьбу конкретного человека всегда сложнее, чем абстрактного «преступника». Так вот, пусть для начала будет хотя бы эта «сложность», а не абстрактные рассуждения и нравственные догмы… Чтобы (по выражению Даниила Гранина) «не расчеловечиться». И дело здесь не только в пресловутой «человечности», но и в использовании потенциальной способности человека мыслить, если угодно, усложнять ситуацию прежде, чем принимать простые необратимые решения.
В упомянутых мною Соединенных Штатах активно действует множество неправительственных организаций, берущих на себя защиту того или иного человека, попавшего в «смертный коридор». При этом обнародуются как мнения защитников, знавших ожидающего смерти заключенного совсем другим и в другом качестве (мнения родных, друзей), так и мнения родных жертвы (кстати, случаи отказа от государственной мести со стороны близких родственников жертвы не столь редки) и тех, кто жаждет этого наказания… Эти постоянные дискуссии поддерживают внимание общества к проблеме смертной казни, заставляя многих вновь и вновь искать личные аргументы «за» или «против».
В конечном итоге решение «за» или «против» смертной казни, касающееся жизни и смерти человека, должно быть максимально личным, персональным и ответственным…
Пространный эпилог
Моя, если угодно, личная утопия неприменения смертной казни строится на нескольких очевидных для меня аргументах. Я попытаюсь коротко сформулировать главные из них.
Такое преступление, как лишение человека жизни (а я рассматриваю только этот, претендующий на наибольшую обоснованность, «повод» назначить смертную казнь — но никак, скажем, не случаи «государственной измены» или, например, масштабного экономического преступления), с моей точки зрения, несоизмеримо вообще ни с какой мерой наказания. Несомненно, убийство (или варварское насилие) — это действие, которым субъект ставит себя вне человеческого сообщества. Однако это не означает, что сообщество должно отплатить ему «той же монетой». А если это происходит, то серия убийств себе подобных продолжается бесконечно. Для остановки этого каннибальского механизма человеку (обществу) дана надежда, что и существо, нарушившее главный закон человеческого сообщества, всегда имеет шанс покаяния и возврата. А если нет — тогда тюремная изоляция (коль скоро не осталось необитаемых островов).
Однажды в одной из своих работ замечательный норвежский криминолог Нильс Кристи позволил себе размышление, не понравившееся многим:
«После Второй мировой войны, недалеко от лагеря смерти в Биркенау, была воздвигнута виселица. Здесь вздернули коменданта лагеря. Вот этого я никогда не мог понять. Одна жизнь — и полтора миллиона жизней! Одна сломанная шея — и горы задушенных, умерших от голода или просто убитых в том лагере. Для меня эта казнь на виселице стала знаком унижения полутора миллионов жертв. Ценность жизней каждого из них оказалась лишь полуторамиллионной долей ценности жизни коменданта.
Ну а что еще можно было сделать? У меня нет иного ответа, кроме того, что, может быть, надо было устроить над ним процесс. День за днем выжившие заключенные рассказывали бы о том, что там происходило. Все жертвы смогли бы выразить свое отчаяние, гнев и жажду мщения. И комендант также высказал бы свое видение событий, свои соображения перед лицом жертв и судей.
Ну а судья, если бы он был свободным судьей, а не просто палачом, нанятым победителями, какое бы решение он принял в итоге?
Один из возможных вариантов — и я бы предпочел именно его: судья говорит этому коменданту лагеря: вы несомненно все это совершили. Вы руководили умерщвлением более миллиона людей. Вы виновны. Ваши деяния настолько аморальны, что превосходят все мыслимые преступления. Мы все это слышали. И пусть весь цивилизованный мир узнает о тех ужасных делах, которые вы совершили в этом
