Он очень любил Андрея Платонова. И это было больше чем литературное пристрастие. Саша родился на железнодорожной станции Грязи — четвертым ребенком в семье машиниста паровоза Василия Ивановича Афанасьева.
Когда открылся “Котлован” и Платонов вошел в моду, Саша написал: “В Платонове содержится гораздо больше, чем требуется для перестройки. Всего Платонова мы поймем еще через полвека — наконец…”
Как хочется, чтобы и Александра Афанасьева наконец и прочитали, и поняли, и не забыли.
Джанна Тутунджан. Разговоры по правде, по совести. Вологда, галерея “Красный мост”, 2005, 143 стр.
Многие из этих графических листов я впервые увидел четверть века назад на персональной выставке Джанны Тутунджан. Я был вместе с дедушкой, и мы долго ходили по залам картинной галереи, глядели — и не могли наглядеться. Дедушка узнавал родное, деревенское, я открывал еще мне неведомое. С портретных зарисовок, сделанных сильной рукой, смотрели лица незнакомые и родные: дети, старики, юные мамы и крепкие мужики. Вся деревня Сергиевская. А если поласковее — Серговка.
Уже тогда мечталось: а как бы собрать весь этот добрый народ в одну книгу! И что самое удивительное было в этих рисунках — слышались голоса. Рядом с каждым портретом были набросаны столбиком несколько строк прямой речи.
Вот на рисунке 80-х старушка в очках, что держатся на тесемке, раскладывает на столе фотокарточки:
Это все мои отростелки…
Тут свадьба внука.
Эво как прижался
к жоне своей.
А этово не опознать уж.
Глаза ни беды не видят…
А это моя дочка старшая,
Сейчас она в районе.
Эво скольке нас тут…
У бабки много сродников!
А вот старик, в лице его — достоинство и степенность, а в голосе — деликатность:
— Передай, пожалуйста, по рации:
Пусть от их кто-нибудь приидет, на жеребце —
У нас кобыла загуляла…
…А нам к им ехать — недосуг.
Мы с ей молоко возим!
Вот бабушка с внучком, старый и малый, ждут маму у окна, вглядываются в пустой дворик — не дрогнет ли калитка. Ждут да говорят о своем:
— Думаешь, Серговка
долго проживет?
— Так, ежели, робить —
