2005, № 25-26 <http://www.knigoboz.ru>.
Ник Перумов. “Нельзя молчать 25 лет, как Сэлинджер”. Беседу вела Наталья Кочеткова. — “Известия”, 2005, № 126, 22 июля.
“У меня был сетевой проект альтернативной войны — как выглядело лето 41-го в изображении пропагандистов „Правды”. Это самая настоящая альтернативная реальность, наполненная сводками несуществующих успехов. Но все понимают, что летом 41-го, на 6-й день войны, пал Минск, а через несколько недель немцы были под Смоленском. Это ситуация, когда глобальная ложь работала во спасение. Я пытался решать этот вопрос в романе [„Череп в небесах”], предоставляя читателю делать выводы. А сражения я стараюсь не переигрывать <...>”.
См. также беседу Ника Перумова с Кириллом Решетниковым (“Я стою за язычество” — “Газета”, 2005, 21 июля <http://www.gzt.ru> ): “Русское фэнтези фактически отвергает классические жанровые декорации и идет по невероятным путям — это и технофэнтези, и альтернативно-историческое фэнтези, и криптоисторическое, и политическая сатира... Возьмите „Тайный сыск царя Гороха” Андрея Белянина или блистательную трилогию о Жихаре Михаила Успенского. Российское фэнтези сейчас наиболее революционно”.
Лев Пирогов. Смерть героя. Почему так плохо читают “серьезную литературу”. — “НГ Ex libris”, 2005, № 25, 14 июля.
“Какое влияние оказала „смерть автора” на „обычную” литературу, далекую от эстетического экспериментаторства? Она тоже утратила способность решать — отделять волевым усилием зерна от плевел. Скажем, если в традиционном произведении изложение перепрыгнуло на несколько дней вперед, это означает, что за три дня не произошло ничего — этих трех дней не жалко, как не жалко и человека, их прожившего. Однако литература, утвердившаяся после „смерти автора”, не в состоянии провести границу, отделяющую основное событие от нейтрального фона. Она стала медленной, нерешительной, многословно говорящей не по существу. Она допускает множество „нестреляющих ружей”, начатых и незаконченных линий, не имеющих отношения к действию. При этом такую литературу нельзя назвать „плохой”. Ярким ее примером являются произведения букеровского лауреата Михаила Бутова, талант и профессиональная состоятельность которого общепризнаны. Нет, она не плохая. Ее просто плохо читают”.
Андрей Платонов. Возвращение. Рассказ. — “Подъем”, Воронеж, 2005, № 5.
К 60-летию Победы. Первая публикация — под названием “Семья Иванова”: “Новый мир”, 1946, № 10-11. Шедевр, конечно.
Юрий Поляков. Зачем вы, мастера культуры? — “Литературная газета”, 2005, № 28, 13 — 19 июля; № 29, 20 — 26 июля.
“Создалась идиотская ситуация, когда значительная часть отечественной культуры работает как своего рода коллективный поставщик аргументов и фактов для мирового сообщества в пользу решения о закрытии „неудавшейся” российской цивилизации наподобие бесперспективной деревни. Самое нелепое, что эта работа нередко оплачивается из российской же казны…”
Григорий Померанц. Великий инквизитор и его Собеседник. — “Искусство кино”, 2005, № 3.
“Я много раз читал „Братьев Карамазовых”, но никогда так ясно не чувствовал, что за каждым словом инквизитора стоит вся сила фактов, которые обрушил на нас XX век и начало нынешнего, XXI…”
Виктор Потанин. Последний пароход. — “Подъем”, Воронеж, 2005, № 4.
“Да, если бы знать, что это одно из последних его [Астафьева] писем, один из последних его приветов. <…> „Дорогой Витя! Прости меня, затурканного старика, хотел тебя поздравить с этим самым летом... но так меня закрутило, замотало, что и вздохнуть некогда. А завтра, то есть 30-го, я уже из деревни уезжаю в этот промозглый, всегда отчужденный город, который я так уж и не полюблю, точнее, к которому так и не присохну. Я имею в виду не Красноярск, он не лучше и не хуже других городов, а вообще город. Как образ спрута, всосавшего во чрево свое люд Божий... Шестьдесят лет, Витя, противная дата, по себе знаю, тут как бы упираешься в срок, полученный на суде Божьем, все ты жил, жил, избывая тебе положенные дни, а дальше уж ты — сверхсрочник, уже не живешь, а доживаешь, хвори тоже подступают, редеют родственники, куда-то в тень, что ли, западают друзья и товарищи. Уж на общих фотокарточках оказывается больше мертвых, чем живых, и меня вот настигла болезнь — наваждение пенсионное — читать некрологи в газетах и смотреть на кладбище, — кто, как и где лежит, да прикидывать, как я тут разлягуся, а размещусь я рядом с дочерью. Устала она там одна, да и дружнее, а может, и теплее вместе. Мне идет 74-й год, и все эти „чудачества” уже мне простительны, а тебя пусть минуют сии „блаженства”, сулящие мысли и закидоны совсем не шуточные, но зато вечные. По возможности будь здоров, пусть под крышей дома твоего будет мир и покой, а на столе не переводится хлеб и соль, да хоть иногда пусть пишется и думается о работе, ибо только в ней, в нашей изнурительной и прекрасной работе, есть и забвение от дней и дел текущих, от действительности этой проклятой, от зла и одичания земного. <…> Обнимаю тебя и целую. Поклон всем твоим близким и друзьям. Преданно твой. Виктор Астафьев”. Надо ли говорить, что письмо это по нескольку раз перечитывалось в моей семье…”
Почему люди пишут стихи? Сетевая дискуссия в Живом Журнале. Вел дискуссию Юрий Ракита. — “Сетевая поэзия”, Санкт- Петербург, 2005, № 1 (8).
