Новый Мир ( № 10 2005)

Он уже знал, что женщинам бывает трудно от него оторваться. Хочет договорить? Через день- два пройдет...

Главпочтамт, до востребования — другого удобного места у него не было. Возле “Кировской” как раз жила молоденькая пышка — хористка из Большого театра, к которой он наметил перебраться...

Жена тоже знала, что он раз в неделю проверяет корреспонденцию.

Письмо от Марины пришло на следующий день после их встречи. Он догадался, зашел на почту...

Фантастика! Такое с ним впервые. Анна ни разу ни строчки не написала. “Терпеть не могу писем и телефонных разговоров”, — объявила ему в самом начале.

А эта... Выходит, она вернулась домой, сразу, не медля ни минуты, села за стол, исписала три страницы и тут же выскочила к почтовому ящику, чтобы поспеть к вечерней выемке...

Четкий, почти каллиграфический почерк с левым наклоном, добавления сверху, снизу, с боков, два постскриптума, сноски... Слова и целые фразы — подчеркнутые, в разрядку, написанные прописными буквами... Азартный бег с препятствиями. “Дружочек...” “Женюшка...” Только эти обращения усмирили вихрь, который вырывался из каждой страницы.

Приязненный разбор его первой повести занимал большую половину письма. Каждый абзац заканчивался требовательным советом. “Ничего нет полезнее растяжения душевных жил”. Душа, мол, только так и растет. “...Чтобы отозваться, надо услышать, отдать — ПРИНЯТЬ!”

Подробное описание возможностей встреч — распорядок дня ее самой, сына, даты передач мужу и дочери — два раза в месяц в разных местах...

И итог: она меньше всего хотела бы, чтобы деловую точность он принял за душевную настойчивость. “Мне человек нужен, поскольку я нужна ему. Без оклика никогда не напишу. Писать — входить без стука”.

Буря? Конечно... Но он верил в свои силы...

8

Теперь по утрам, расчехляя свою машинку в доме временной подруги, Евгений вспоминал, что у Марины сейчас на столе — очередной Пшавела, что свое у нее — только письма... Жаль... Но и у него положение...

Он предпочитал делать, а не обещать, особенно если хода никакого не просматривалось, но однажды — Марина вслух перечисляла свои недельные проблемы, обдумывая, куда бы вклинить их встречу, — и у него вырвалось:

— Я чувствую угрызения совести, так хочется помочь.

— Это уже помощь. — Ее реплика была мгновенной.

Такое пронимает...

Он отложил свою рукопись. Вник в ситуацию.

Хозяева временного Марининого пристанища на улице Герцена вернулись с юга, и она с сыном пока ютилась у родственников, в шестиметровой проходной комнате. А багаж... Недавно вызволенный багаж, который больше года пролежал в таможне под арестом, потому что был адресован на имя дочери... Уже целый месяц Марина раздаривает вещи и книги, но разве за такой срок можно разделаться с имуществом, нажитым за семнадцать лет заграничных скитаний...

Евгений взял у нее только томик Данте: Анна так пела его по-итальянски, что то и дело хотелось заглянуть хотя бы в перевод. Из озорства он попробовал присвоить и Аннины “Четки” с равнодушно- учтивым авторским инскриптом, но Марина не дала. Конечно, не из жадности и не от недостатка любви к провокатору. В ее “нет!” явственно читалось: у этой тяги к той, совсем не сопернице — судя по порывистым стихам, ей посвященным, — еще есть будущее, есть надежда...

Пять ящиков с книгами стояли в чужом коридоре. Носильное, постельное и хозяйственное было упаковано в корзины, тюки, чемоданы и большие кожаные мешки, привезенные из Парижа. Куда все это?

Марина дала уже четыре объявления в газету — ищу комнату, бегала по самым призрачным адресам. Одинокую бы взяли, но матери с сыном никто не сдавал. Письма в инстанции и хлопоты знакомых — вялые или усердные? — тоже впустую... Тогда она стала тупо, как на работу, ходить в Литфонд. надеялась им надоесть: “В конце концов они что-нибудь найдут... Хоть ради того, чтобы от меня