собака, по нашим меркам, была уже старая. И чего, собственно, беспокоиться, ворота хорошо закрыты, а Роза не протиснется ни в какую щелку, чтобы убежать на неконтролируемое свидание. Я снова задремал, а Саломея на летней кухне занялась своей утренней манной кашей.
Как я ненавижу себя, когда начинаю кричать на Саломею! Потом спохватываюсь: на кого я ору, на больного человека, на тоненькую — одни косточки и крылышки — птичку. Когда я спустился по лестнице с крыльца, наша тихая Роза уже заканчивала свои свадебные пляски. Я думал, что узкое пространство под воротами не позволит Розе пуститься в любовные бега. Она действительно, мое толстое бревнышко на ножках, этого сделать не смогла. Но кто сказал, что лохматый, далеко не чистопородный наглец не сможет ввинтиться в эту щель, чуть расширив для удобства лаз? Черное дело было сделано.
— Своей жалостью и любовью ты просто губишь собаку! Почему ты выпустила ее из дома! Она старая, мы же договорились, что она уже не будет щениться! — Я орал, как мужик в пивной.
Уже все поняв и даже увидев счастливую парочку, не торопящуюся расстаться, Саломея философски заметила:
— С одного раза это не получается.
— Откуда ты знаешь? — Я не мог уняться. — Очень часто именно с одного раза это и случается.
Из кухни густыми волнами доносились запахи сгоревшей манной каши.
Проштрафившаяся Роза тем не менее не чувствовала себя виноватой. Разомкнув наконец объятия, энергично, будто после дождя, отряхнулась, похлопала ушами и по своей милой привычке улыбнулась мне. Ее кавалер мгновенно оценил обстановку и, не дожидаясь, пока я швырну в него тапочку с ноги или палку, которой в данный момент не оказалось под рукой, не попрощавшись, юркнул в прокопанный им под воротами лаз. Сделал он это быстро, каким-то отработанным приемом. Пес был лохмат, пегий, с глазами, занавешенными челкой.
— Он просто какой-то Будулай! — крикнула вслед ему Саломея и этим разрядила обстановку.
Мы все-таки надеялись на солидный возраст нашей собаки. Не беременеть же ей в возрасте матроны!
Полнеет Роза или нет? На этот раз ее уже не кормили вырезкой и творогом, а перевели на традиционную овсянку и дешевое сердце. Замечательная своей неприхотливостью собака! Поев, она счастливо улыбается, облизывается, умильно глядя на хозяев, но при этом лукавое выражение ее морды свидетельствует, что она ничего не ела с рождения. Любимый ее прием — сесть на кухне рядом с Саломеей, когда та сварит себе горсточку пельменей или отломает от курицы ножку: половина незаметно переходит в брюшко Розы. А если ей не дают, если на нее не обращают внимания, она надменно тычет носом в колени — как сеньор, требующий от крестьянина своей доли. Здесь подействовать на нее могу только я: “Марш отсюда!” Стуча по плиткам пола крепкими когтями, Роза пересекает кухню и демонстративно, вызывающе опрокидывается навзничь, раскинув лапы.
И тем не менее она, кажется, ширилась в объеме. Я не высказывал своих опасений Саломее, но волновался: несмотря на почтенный возраст, как-нибудь родит, но что делать со щенками? Куда девать — раздавать, дарить — дорогих и породистых щенков, я знал. А вот кто возьмет неаристократических отпрысков лохматого Будулая?
Мне бы, наверное, следовало перейти сразу к удивительному поведению Саломеи после того, как Роза все-таки ощенилась. В конце концов, всех больных ее болезнью вместе с инвалидной книжкой награждают еще и мудреным диагнозом, который я перевожу как “люди не в себе”. Слишком много Саломее досталось: возбудимая душа артистки, внезапно рухнувшая, превратившаяся в воспоминания слава и еще особая, вызванная болезнью нервность. При такой психике вообразишь себе все, что угодно.
Я опущу также, не останавливаясь на этом подробно, сами роды Розы. Она, в отличие от нас, была молодцом. В пустой квартире — по нашим подсчетам, роды должны были состояться дня через три, Саломея спокойно уехала на диализ — она благополучно разрешилась двумя щенками. Каждый раз, судя по произведенному расследованию, перед появлением следующего она перетаскивала предыдущего с антикварного дивана карельской березы, где она расположилась, на диван поплоше, в кабинет. И вот когда вернувшаяся с диализа Саломея открыла дверь, Роза как раз занималась производством третьего щенка.
Я всю жизнь буду поражаться тайнам женской природы и знаю, что разгадок мне никогда не найти. Саломея спокойно допевает спектакль, когда, оступившись на сцене, вывихивает себе лодыжку. В Риме сумочкой бьет в лифте гостиницы молодца, который, грозя револьвером, пытается снять с нее изумрудное колье. Два раза попадает в авиационные катастрофы, но не теряет присутствия духа, ведет себя смело и мужественно. Тут же она впадает в истерику, увидев весело и деловито рожающую собаку.
И тем не менее истерика человека, привыкшего к тысячам несводимых с него глаз, отличается от истерики перед нахамившим водопроводчиком. Первую весть получил я. Я знаю, что во время лекции лучше всего сотовый телефон держать выключенным, и только одна гипотетическая ситуация заставляет меня этого не делать. Я пытался много раз объяснить Саломее и мое университетское расписание, и характер моей публичной работы. Расписание моих лекций, в котором часы обведены красным фломастером, висит возле телефона в прихожей и в комнате Саломеи, на кухне, на дверце холодильника и возле телевизора в гостиной, где Саломея любит бывать, расположившись с собакой, — одна в кресле, другая на диване карельской березы. Саломея смотрит канал “Культура” и одновременно чистит картошку, скоблит морковь или режет капусту, разбрасывая по всему пространству разноцветные очистки и крошки. Она крупный художник и пренебрегает мелочами быта. Она гордится, что при таком самочувствии еще может сварить суп или приготовить куриный плов. Народная артистка два часа варит суп, но зато профессор три часа потом
