“Солидарности”.
— Фамилию не записали?
Я качаю головой, а сам думаю, как мальчишка: “Фиг тебе”.
— Жаль. — Советник расстроен.
— Там такая толчея! Целое представление устроили.
— Какое представление?
— Активист в толпу бумажку передал. Потом — другую. Спрашивает: “Прочитали?” — “Да!” — кричат. “Нужна вам такая партия?” — “Нет!”
— Что за бумажки?
С затаенным злорадством приступаю к подробностям:
— В Познани жил знаменитый ученый. Одинокий. У него был особняк на улице Коперника. Умирая, он завещал его детскому саду. Копию завещания и показали на митинге.
— А вторая бумажка?
— Из ЖЭКа.
— Зачем?
— Из нее следует, — смотрю советнику в глаза, пытаясь ухватить реакцию, — что в особняке проживает дочка первого секретаря воеводского комитета партии.
Птичкин невозмутим...
Спрашиваю потом у Сани:
— Как думаешь, передаст он в Москву про особняк?
Саня загадочно улыбается.
А меня занимает: откуда у “Солидарности” документы — копия завещания, лицевой счет?
Петрович удивляется моей наивности:
— У них же везде агенты!
Снова пертурбация в верхах: Каню сменил генерал Ярузельский — сухопарый, лысеющий, с красными, как у грудного ребенка, щеками, в несменяемо черных очках.
Тут же назвали Пиночетом.
“Пиночет” обращается к народу:
— Дайте нам девяносто спокойных дней.
Страна не слышит: бьется в горячке забастовок.
Мораторий нереален. Чуть что — “Солидарность” объявляет: забастовочная готовность!
Угроза всеобщей забастовки — как пистолет у виска.
Министр финансов закатывает истерики: каждый пятый злотый не имеет товарного покрытия.
Пустили в оборот новую купюру — пять тысяч.
Я ёрничаю:
