На Никиту мутными глазами общего вагона взирала его страна. Затылок собирал вшей в чьем-то бушлате, ноги тянулись в узкий проход сквозь челночные сумки, солдатские сапоги и миграции потных детей. Страна то и дело норовила облить Никиту кипятком, кренясь и хватаясь за поручни, накормить воблой и домашними пирожками, измазать растаявшей конфетой, напоить водкой, оставить в дураках на засаленных картах, где вместо дам — голые девки.
Страна старалась войти с Никитой в контакт. Вступить в отношения. Страна не давала спать, не давала думать, не давала покоя.
Страна зевала, храпела, воняла, закусывала, выпивала, лезла на верхнюю полку, наступая на чью-то руку, грызла семечки, разгадывала кроссворд, почесывала яйца, ругалась с проводником, посадившим у самого туалета, болталась в грохочущем тамбуре, говорила: “Какая это остановка?” — “Смотрите, пацан опять в отключке”. — “И не пил вроде”. — “Наркоман небось”. — “Да щас вся молодежь кто колется, кто нюхает!” — “Ты бы, мать, помолчала про что не знаешь, человеку плохо, а ты…” — “Может, врача позвать?” — “Это почему это я должна молчать! Я всю жизнь у станка простояла! На таких, как ты, стервецов работала! Ты мне рот не затыкай — я инвалид!” — “Уймитесь, женщина, здесь дети спят!” — “Да что мне ваши дети! Вырастут — тоже хамить начнут и клей нюхать!” — “Бабка, не гунди! Давай лучше песню споем: НА ПОЛЕ ТАНКИ ГРА-ХА-ТА-А-АЛИ! САЛДАТЫ ШЛИ В ПАСЛЕДНИЙ БОЙ!..”
Никита опять вернулся в себя и вышел покурить. Страна подъезжала к станции Дно, качаясь на рессорах и томительно вытягиваясь вдоль изгибающихся путей. Страна резко затормозила и встала у фонаря.
— Эй, братан, это мы где?
— На дне! — весело крикнул Никита и стал пробираться к выходу.
На станции Дно было безлюдно и сыро. Только диспетчеры переговаривались на своем инопланетном наречии, и невидимые обходчики стучали в железные суставы поездов.
— Ты куда вылез-то, доходяга? — задушевно пробасила толстая проводница, похожая на оракула. — Чего доброго, опять хлопнешься. Кто тебя будет с путей счищать?
Никита улыбнулся оракулу и пожал плечами. Пахло углем, гнилым деревом и дорогой. Лицо щекотал мелкий дождь. И всё как будто знало тайну. Которую невозможно разболтать. Потому что незачем.
2
В вагоне к Никите подошел маленький мальчик. Взял за коленку и обстоятельно начал беседу:
— У тебя есть мечта? — И не дожидаясь ответа: — А вот у меня есть: я хочу упасть в кусты и там жить!
— И все? — спросил Никита. — Больше тебе для счастья ничего не нужно?
Мальчик задумался, засунув в рот полкулака.
— Ну, еще я хочу поезд. Я бы на нем ехал-ехал. А потом… — тут детские глаза снова подернулись поволокой неги, — упал бы в кусты! И там жил!
— Что же тебе мешает? — Никита нагнулся, пытаясь поймать ускользающее внимание кустарного мечтателя.
— Носки! — огрызнулся мальчик и, заскучав, побежал дальше.
— Носочки теплые, овечьей шерсти, всего за пятьдесят рублей отдаю, на рынке в два раза дороже! — заголосила, протискиваясь сквозь вагонное ущелье, женщина с большой полосатой сумкой. — Настоящие шерстяные, берите, девочки, не пожалеете!
В конце вагона голосистая продавщица носков вступила в неравный бой с проводницей, чей густой бас перекрывал все ответные реплики:
— Я тебе сколько раз говорила! У нас тут не Красный Крест! Хочешь ехать — плати! Мы не благотворительный фонд, а Российская железная дорога! Что мне твои дети, головой надо было думать, а потом рожать! Сейчас и высажу! В следующий раз — милицию буду звать!
Никита, схватив рюкзак, тоже стал пробираться к выходу.
На пустой платформе, под единственным фонарем, на полосатой сумке привычно спал любитель кустов. Кустов вокруг не наблюдалось. Только какие-то безглазые постройки и уходящая в темноту проселочная дорога. Еще один парнишка, постарше, сунув руки в карманы, критически разглядывал скрипящий фонарь. Женщина смотрела на уходящий поезд и совершенно неоправданно улыбалась. Никите это понравилось.
