Новый Мир ( № 2 2006)

материала. А Луна — лишь повод. Это мог быть фильм о строительстве Днепрогэса или сверхглубокой шахты — потому что фильм в первую очередь о первопроходцах ”.

Борис Дрозд. Поверженный ангел, или Несостоявшаяся карьера Гоголя. Полемические заметки. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2005, № 5, сентябрь — октябрь <http://www.dalniyvostok.ru>.

“Что-то же должно было произойти с ним, какое-то глобальное потрясение в детстве либо в отрочестве, откуда Гоголь вынес абсолютное убеждение в реальном существовании мира чертей, ведьм с их напастями, сглазом, заговорами, приворотами, всяческой ворожбой, с их главным предводителем — Князем тьмы, воплощением абсолютного зла”.

“Карьеризм — одна из самых сильных страстей Гоголя. <…> И Гоголь искусился самым страшным образом: захотел стать святым в короткий срок и для какой-то вполне определенной, корыстной и земной цели и задачи. И цель эта уже вполне определенная — стать на этом христианском пути неизмеримо выше людей”.

“Он был великим писателем, великим актером, великим комиком и великим мистификатором, „напустившим много тумана” на свою личность, человеком, который мог гордиться тем, что никто не разгадал его вполне, даже Пушкин. Но великим христианином он не был никогда”.

Лидия Жукова. Эпилоги. Вступительная статья Натальи Жуковой. — “Искусство кино”, 2005, № 7.

“Он [Хармс] почему-то здоровался со столбами. И делал это с той важной серьезностью, которая не позволяла никому из нас хмыкнуть или вообще как-то реагировать на эту подчеркнутую вежливость по отношению к неодушевленным, впрочем, для него, быть может, и одушевленным невским фонарям. У него были глаза серые, напряженные, изучающие, он редко улыбался и все будто во что-то вглядывался. Иду однажды по Марсову полю, и вдруг — Хармс! Мы вместе стали топтать снежок. Что-то на меня нашло. Я стала его „прорабатывать”, дескать, эта игра, эти кепки, общение с фонарями — все это от ухода от людей, от реальности. Я уличала его в высокомерии. А он смотрел на меня своими серыми глубокими глазами и молчал. Ни слова не уронил, слушал! Молчал… Дура я была, не понимала, что игра — это тоже естество, тоже природа! Иногда”.

“Коля [Олейников] стал приходить к нам чуть ли не каждый день. До этого Митя совсем не пил, не умел, а теперь у него вошло в обиход ставить на стол бутылку, „поллитру”. Рядом на кухне надрывались примуса, варилась картошка. В этом ритуальном застолье большая роль отводилась луку. Олейников любил, чтобы лук резался крупно, чтоб смачно хрустели под зубами его налитые горечью и сладостью белые кружки, любил, чтобы много было подсолнечного масла, — сказывалась крестьянская душа. Они тихо пили и пели. Тогда Сталин изрек свое гениальное: „Дело чести, дело славы, дело доблести и геройства”. И вот они пели эти слова под „эй, ухнем”, тихо, протяжно, умильно, уже захмелевшие, на лице розовые пятна, размягченные, чему-то смеялись, один хмыкнет, другой ухмыльнется… „Геройства, ства… ства…””

Публикуется по изданию: “Эпилоги” ( New York, 1983).

См. также воспоминания разных лиц о Данииле Хармсе в настоящем номере “Нового мира”.

Задание и отправление. Аркадий Бурштейн о поэзии и шаманстве. — “Рец”, 2005, № 31 <http://polutona.ru/rets>.

Говорит Аркадий Бурштейн: “Однажды я осознал, что все образы и уровни текста повторяют (внушают) нам одну и ту же сему, а психическое состояние, которое возникает у нас при восприятии текста, имеет суггестивную природу и наведено, обусловлено колебанием этой семы и семантическим рядом, который в тексте растворен (в моей модели я назвал сочетание насыщенности текста семой-идентификатором семантического ряда в сочетании с ее колебанием — формулой внушения). Осознав же сие — стал исследовать эти состояния и стоящие за ними семантические ряды и вскоре увидел, что спектр оных состояний довольно узок и принципиально архаичен. <…> Умело применяемый болевой шок — один из путей, ведущий к радикальной перестройке психических структур. Пытки использовали при обрядах инициации, дикая боль сопровождала превращение человека в шамана, болевой шок использовали для вызова озарения учителя чань. Но во всех этих случаях перестройка психики имела радикальный характер. Я не думаю, что современный поэт проходит через столь радикальную перестройку структур. Вдохновение в моей модели — несомненно измененное состояние сознания, но это нечто иное все-таки. Как некогда к шаману и пророку, сегодня к поэту поэтическая способность приходит как ничем не обусловленный дар, подчас, в общем-то, и нежеланный”.

Сергей Кара-Мурза. Государство переходного периода: жесткая этнократия. — “АПН”, 2005, 26 октября <http://www.apn.ru>.

“Все это время в стране шла холодная гражданская война нового народа (демоса) со старым (советским) народом . Новый „народ власти” был все это время или непосредственно у рычагов управления, или около