Он стоит неуклюжий, как несгораемый шкаф советского образца, выкрашенный коричневой краской. С трудом верится, что у нас в гостях, на золотой свадьбе бабушки и деда, он водил своих раскрасневшихся партнерш с каким-то танцплощадочным шиком, неожиданным в колхозном шофере, всегда серьезном и даже мрачноватом. На прощальном балу в подмосковном санатории Дорохово был даже отмечен хрустальной вазой за лучший вальс. Долго красовалась на телевизоре, потом сплавил кому-то за бутылку.
Аркадий протягивает мне сумочку:
— Надя тут вам банку молока послала. Кислое. Вечером, если желаете, и свежего можно.
— Коровы уже в поле?
— С прошлой субботы. Травы хватает. Тут у вас работы… — Критически оглядывает мои захламленные владения. Розетки одуванчиков — в самый раз на салат — радостно зеленеют на новых территориях. — Пойду договариваться насчет коня. Может, посадим завтра.
Бутылочка еще постоит, не испортится. Видно, что на связь с алкоголем выйдет после того, как посадят картошку. Приедет младший Аркадик из соседней деревни, с двумя уже взрослыми дочками. Володя за плугом. Будет спорить с отцом, ругаться, обижаться на мать, что защищает батьку, что все еще признает его за хозяина и прислушивается или делает вид, что прислушивается к его указаниям. Комплекс Эдипа у Володи налицо. Кроме матери, ему некого любить в этой жизни.
Придет с того берега и жена давно умершего Надиного брата — Фенька. Точнее, прикатит на велосипеде. Ей уже под восемьдесят, но это единственный способ передвижения, который она признает. Может, поэтому такая худенькая, моложавая, почти без седых волос. В сорок осталась без мужа, подняла троих детей, построила им квартиры, да вот только не успела младшему купить машину — на “Запорожец” тот не соглашался, — как грянула, по ее выражению, перестройка. Денежки и пропали. Но с велосипедами ей везет: уже третий выиграла в лотерею. Сын тоже потихоньку приспособился к новой жизни — держит большое хозяйство в пригородной деревне, продает творог на рынке. Разъезжает на иномарке. Поэтому мать завела и вторую корову: “Помогу, чем могу, пока силы есть”.
Сил ей еще хватает и на колхозную работу: берет бураки, ходит на уборку картошки. Несколько лет подряд урожаи в колхозе небывалые: 500 — 600 центнеров с гектара. Сорт “ласунак” (лакомка), клубни по килограмму. Расплачиваются с людьми натурой, десять процентов от выработки. Ходят все, кто может и не может. Но в лидерах, конечно, Фенька. Больше чем две тонны засыпали в ее погреб с колхозного поля. Не считая того, что она в обед и после работы прихватит с собой. Говорят, в колхозе очень хороший агроном, хотя Юзик ее и критикует. Правда, достается от него всем — даже самому Лукашенко.
Но есть у Феньки и горе, которое всегда с ней. Его-то и пытается забыть в неустанной работе. Старший сын, единственный из всей родни сумевший поступить в институт и успешно закончить его, попал в Сибирь по распределению. Писала во все инстанции и все-таки добилась, чтобы его вернули домой, поближе к матери. Однако избыток волевого начала наказуется особенно строго. Жизнь по большому счету не любит, когда ей очень сильно перечат. Для каждой активности есть свои русла с оптимальной скоростью течения. Поэтому любые насильственные действия оборачиваются в конце концов против самих носителей этого избыточного начала. О чем постоянно свидетельствует и трагический опыт истории. Хотя, конечно, история не аргумент: она, как и жизнь в целом, свидетельствует о чем угодно.
В Сибири у сына все налаживалось, сразу получил ответственную и перспективную работу, появилась даже невеста. Сорванный с места, возвращенный к матери, он долго тыкался туда-сюда — без городской прописки, без связей. Устроился наконец в какой-то второразрядный институт, все по командировкам гоняли как неженатого. Получил после гриппа — не вылежал — воспаление паутинной оболочки мозга и в этом почти бессознательном состоянии попал под электричку. За неделю до свадьбы.
Помню, незадолго до его гибели мы разговорились — в темноте, на моем любимом островке, он шел домой от последнего автобуса, — и я порадовался, что как-то незаметно вырос рядом умный, интеллигентный человек, правда с несколько неустойчивой и слишком ранимой психикой.
Впрочем, это у них наследственное. Тот же младший Аркадик, его двоюродный брат, у него явные способности и к технике, и к музыке. Ему, конечно, надо было учиться дальше, но скоропалительная женитьба, в результате которой он оказался в семье алкоголиков, где пили все, загнала в тупик. На работу не ходит — колхоз самый бедный в районе, зарплаты не смешные, а слезные. За такие деньги работать не хочет. Немного зарабатывает на ремонте — в армии был авиатехник, справляется с любыми машинами. Жена устроилась в школьную столовую — с голоду не умирают. Да и мама не забывает своего любимчика. То и дело что-нибудь подбрасывает.
Я не видел Аркадика лет десять и невольно вздрогнул, когда протянул мне руку какой-то изможденный, почерневший мужик. Тот заметил мою оторопь и криво улыбнулся: “Не узнаешь?” Ему только сорок, но даже внешне видно, что это больной и измученный человек, прогоревший до пепла.
Кажется, совсем недавно свежий и румяный мальчик с мягким, женственным лицом — копия мама — стоял на свае с удочкой в руке и говорил парнишке рядом, что с девочками надо дружить: “Когда вырастешь, не надо будет знакомиться!”
Нет, не надо с ними знакомиться ни до, ни после.
Но есть у Надежды Ивановны и свой маленький счастливый островок, на котором она немного отдыхает от переживаний за своих пьющих и гибнущих на глазах мужчин. Это внучек Димка — сын среднего сына Вити, уже не пьющего. Дима не только унаследовал семейные музыкальные способности, но и превратил их в профессию — он певец, внешне маленький Киркоров. Первая любовь моей восьмилетней племянницы, растаявшей, как воск, от его исполнения популярной тогда песни “Кладочка узенькая, а вода холодненькая”. Он часто приезжает к бабушке на “тойоте”, иногда она слышит его по радио.
