Новый Мир ( № 4 2006)

“Как известно, в человеческом организме присутствуют в мизерном количестве редкие вещества — к примеру, серебро. Его утеря непременно вызывает необратимый процесс деградации организма. Функция литературных журналов в национальном организме схожа с функцией серебра”.

Михаил Эпштейн. Четыре стороны любви. — “Топос”, 2005, 12 декабря <http://www.topos.ru>.

“Четыре основных составляющих любви: желание, вдохновение, нежность и жалость. Любовь легко спутать с каждой из этих частей, принять желание за любовь при отсутствии нежности либо принять за любовь жалость при отсутствии вдохновения. Мы постараемся показать, почему каждая из этих частей необходимо входит в целое, именуемое любовью, и как они связаны в ней”.

См. также: Михаил Эпштейн, “Любовные имена. Введение в эротонимику” — “Топос”, 2005, 22, 26 и 28 декабря <http://www.topos.ru>.

См. также: Михаил Эпштейн, “Люболь” — “Топос”, 2005, 16 декабря <http://www.topos.ru>.

См. также: Михаил Эпштейн, “Любля” — “Новая газета”, 2002, № 61, 22 августа <http://www.novayagazeta.ru>.

Составитель Андрей Василевский.

 

“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Дети Ра”, “Дружба народов”, “Звезда”, “Знамя”, “Октябрь”

Донатас Банионис. Из мемуаров. Перевод Ю. Збарского и Т. Перуновой. — “Дружба народов”, 2005, № 12 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

Одна из пятнадцати позиций специального “литовского” номера “ДН” — одиннадцать емких страничек пунктира под названием “жизнь Баниониса”: детство, война, театр, “Никто не хотел умирать”, “Мертвый сезон”, Тарковский…

“Затем съемки („Соляриса”. — П. К. ) переместились в Подмосковье — в Звенигород. Возле озерца рядом с монастырем был построен домик отца Криса Кельвина. Тут мне играть было сложно: Тарковский требовал от меня совершенно не того, что я делал раньше, снимаясь у режиссеров Жалакявичюса, Вабаласа, Вольфа или Кулиша. Те, анализируя взаимоотношения людей, искали черты индивидуальности, старались раскрыть психологическую сущность персонажа. Они ценили актерскую игру, передающую внутренний мир человека.

Тарковский работал с актерами абсолютно не так. И это „не так” мне иногда казалось совершенно невыполнимым. Более того: подкралось разочарование. Кто я такой, если режиссер говорит мне: „Стой вот так, смотри в одну точку”. Столько секунд потратить на это движение, а столько — на то. Фразу произнести за столько-то секунд, потом столько-то — ни больше, ни меньше — молчать. Я про себя считал: раз, два три... И опять: раз, два, три, четыре... „Плохо, — сердится Андрей. — Считаешь слишком быстро либо слишком медленно”.

Это мое внутреннее сопротивление рассеялось после просмотра на „Мосфильме” первых материалов. Кадры на экране оказались настолько поэтичными и многозначными, что моя встреча с отцом, которого играл Николай Гринько, проход по берегу озерца были просто великолепны. Все наполнилось глубиной и смыслом. <…>

В финале картины Крис Кельвин возвращается на Землю и идет к отцу молить о прощении. Лему такое решение не понравилось, как и многое другое в киноверсии „Соляриса”. О заключительной сцене он даже сказал, что это никакой не „Солярис”, а „Преступление и наказание” Достоевского. Тарковский искренне верил, что лишь искусство обладает силой спасти человека от бесчеловечности. Он руководствовался известным постулатом: „Красота спасет мир”. Я считаю, что от бесчеловечности могут уберечь совесть и ответственность — за себя и других. За прошлое, настоящее и будущее. Без „возвращения блудного сына” я себе не представляю „Соляриса”. Как не представляю „Андрея Рублева” без сцены с колоколом”.

Евгений Бич. Блики. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 11 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

Меня продолжает удивлять мой любимый питерский журнал.

Неторопливой дневниковой прозой неведомого мне семидесятилетнего питерского критика и