Новый Мир ( № 4 2006)

“…Как-то, в середине 60-х, я попал в удаленный поселок староверов в районе дикой сибирской реки Подкаменной Тунгуски и был немало удивлен тем, что в добротных, зажиточных домах этих якобы отсталых граждан имеется электричество, которого не было тогда и в более просвещенных местах, например во многих подмосковных деревеньках, где люди продолжали освещать себя керосиновыми лампами. Я не поверил своим глазам — богомольцы пользовались сепараторами, стиральными машинами, воду из колодца качал электронасос.

Секрет объяснялся просто: власть махнула на них рукой, и они расцвели, продавая круизирующим по Енисею туристам рыбу, икру, грибы, а вырученные деньги тратя не на водку, а на дело. Напиться мне тем не менее дали из отдельной кружки „для чужих”, и я, помнится, тогда еще подумал, что, может быть, это даже и хорошо в смысле гигиены и нераспространения микробов. Поразил меня и их инвентарь — лопаты, плуги, топоры, сделанные из какого-то неведомого мне нержавеющего металла. Выяснилось, что именно в этом месте падают с неба недогоревшие куски космических ракет, с которыми и работают местные кузнецы”.

М. Свердлов. “Полюбите себя…”: Эдуард Лимонов и его почитатели. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

Отличный текст, тонкий, доказательный. Особенно — разбор знаменитого романа.

“„Это я, Эдичка” — нет, не книга, а именно эти три слова — лучшее из всего, что написал Лимонов. Они столь емки, что почти исчерпывают тему, идею, да и сюжет самого романа. Формула, столь счастливо найденная писателем, стимулирует поиски литературных аналогий — только не тех, что навязаны им самим, — не с маркизом де Садом или Мисимой. Мне, например, в первых двух словах названия: „Это я…” — прежде всего слышится бодрый писк Крошки Ру: „Смотрите, как я плаваю” ” .

“Лимонов хорошо усвоил уроки века: надо сначала сделать какой-то небывалый, невиданный жест, а затем этот жест разрекламировать и запатентовать. Для привлечения внимания потребителя необходимо вызвать у него устойчивую ассоциацию имени и сенсационного факта: „А, это тот самый, который…” Тут требуется сноровка особого рода, ловкость игрока на литературной бирже — чтобы что-то прозвучало впервые и вовремя”.

“Настоящую причину высокого писательского статуса Эдички среди интеллектуалов стоит искать все же не столько в нем, сколько в головах  самих интеллектуалов . Важно, что Лимонов вовсе не одинок в своем эгоцентризме <…> многие сегодня цепляются за свое „я” как за единственную реальность и за самоутверждение как единственное дело жизни. <…> Наиболее ярые почитатели Лимонова готовы благодарно подхватить его освободительный клич, как мертвецы из „Бобка” Достоевского: „Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться <…> Заголимся и обнажимся!” Но большинство лимоновских поклонников <…> просто пасуют перед ним <…> Являя „манию величия” в действии, Эдичка заряжает слабое „я” читателя энергией своего сильного „я”. Он бьет количественным эффектом, берет „пассионарностью”, напором и нахрапом; его „много”, он увлекает за собой „прирожденной эгоцентрической мощью”, которую даже сдержанные и трезвые критики порой путают с „искренностью” и „экзистенциальным” отчаяньем.

Итак, дело не только в том, что писателю больше нечего читателям предложить — кроме „ голой ” энергии самоутверждения, но и в том, что им нечего этой энергии противопоставить.

Победа Лимонова — это поражение читателей”.

Артем Скворцов. Кокон инфанта. — “Арион”, 2005, № 4 <http://www.arion.ru>.

Об инфантилизации лирического героя (при различии между инфантильностью и детскостью), графоманском письме — и прочих атрибутах “молодой русской поэзии рубежа тысячелетий”.

“Как далеки взгляды апологетов современного „актуального искусства” от того искусства, что в данном контексте не иначе как неактуально! Идентичность вместо личности, текст вместо произведения, свидетельство вместо поэзии… Один из крупнейших современных исследователей Пушкина Дж.-Т. Шоу, формулируя принцип, основополагающий для всей лирики поэта, замечает: многие его стихотворения „основываются на непосредственном опыте — действительном или воображаемом. Однако прежде чем опубликовать такое стихотворение, Пушкин убирал оттуда все чисто личное и индивидуальное, так что произведение в его окончательном виде сосредоточивается на самом опыте, а не на том, кто его испытывает”. Контраст очевиден. Что останется от лавины современных инфантильных текстов, если из них изъять фигуру „того, кто испытывает” описанное? Боюсь, немного. Сухого остатка опыта, который передается читателю, в них нет.

При всем пренебрежении классичностью один из распространенных приемов агрессивно- инфантильной поэтики — стремление „въехать в вечность верхом на классике”. По сути, это вульгаризация интертекстуальности. <…> Если перефразировать ту же Ахматову, для инфантилистов главное — мелочность замысла”.

Юлий Хоменко.