потому имеет влияния куда больше, чем принято думать.
В финале герои романа, конечно же, преодолевают все преграды, и мировая реальность вновь возвращается в привычные рамки. Тут уж действуют законы жанра, где хеппи-энд обязателен и мыслится в категориях домохозяйки. Но нам это не важно — мы ведь читали книгу совсем с другой точки зрения. С философской, если угодно.
И с этой точки зрения она показалась очень симптоматичной. И, надо признать, весьма своевременной. Как теперь говорят, актуальной.
Да, и последнее. Слышала, что ролевики на эту книгу страшно обиделись. Господи, на что?! Им бы радоваться, что дело их оказалось столь значимым для судеб всего мира. Или они хотят по-прежнему верить, что просто играют со спичками? Ну, до поры до времени со спичками, а потом-то — огонь…
Мария Ремизова.
Внутренняя отвага
Внутренняя отвага
Алексей Машевский. Пространства и места. Избранное. СПб., “Файнстрит”, 2005,
208 стр.
Имя Алексея Машевского в читательском сознании прочно увязано с тем, что принято именовать “петербургской школой” русской поэзии — в ее герметическом, застегнутом на все пуговицы дистиллированном изводе. Когда-то это были имена трех поэтов, моих почти ровесников, традиционно писавшиеся критиками через запятую: Алексей Пурин, Николай Кононов, Алексей Машевский. Их, вполне справедливо, числили с 80-х годов учениками Александра Кушнера — и в каком-то смысле в тени его они до поры до времени пребывали. Если говорить об этих поэтах именно как о литературной школе, то на память приходит набор ничего не значащих критических штампов: “неоклассицизм”, “высокий эстетизм”, “благородная сдержанность”. Приходит на память и унаследованная от Кушнера очевидная триада ориентиров: Тютчев, Анненский, Блок. Все это одновременно и верно, и не совсем верно.
Прежде всего: поэзия — дело штучное. Ярлык “ученика” уместен (и интересен) лишь в литературоведческих штудиях, при определении генезиса автора. Либо — как авторский жест благодарной самоидентификации. Затянувшееся же ученичество, как известно, пагубно. В случае с тремя вышеназванными поэтами мы имеем едва ли не единственный в истории нашей новейшей поэзии счастливый случай удачной литературной “школы”. Под “школой” я подразумеваю не литературную группировку (клан, тусовку), не жест поэтической инициации, но именно передачу традиции из рук в руки учителем ученикам, традицию эту приумножившим и обогатившим. (Для сравнения: Бродский, породивший бесчисленное количество эпигонов, — учеников, как известно, после себя не оставил.) Трое учеников Александра Кушнера — каждый по-своему — уже стали фактом русской поэзии. Каждый из них в чем-то превзошел своего учителя, пошел дальше него, а то и совершил прорыв в область неведомого — ни на секунду не поступаясь изначально заложенными ориентирами. Они глубоки и оригинальны: метафизика Эроса, высокий платонизм, оплодотворяющий поэзию Пурина, едва ли не полярен виртуозной семантизации формы, свойственной творчеству Кононова последних лет.
Но преамбула слишком затянулась. Перед нами “Избранное” Алексея Машевского — итог едва ли не четвертьвекового литературного труда. Машевский известен не только как стихотворец, но и как литературный критик, эссеист, культуролог. К написанному им со всей справедливостью можно отнести пушкинский отзыв о поэзии Боратынского: “Он у нас оригинален, ибо мыслит”. Сосуществование “в одном флаконе” поэта и теоретика — штука всегда опасная, обоюдоострая, как минимум — провоцирующая читающего на поверку литературного творчества эстетическими декларациями. Не будем отказываться от этого соблазна — посмотрим на том Машевского сквозь призму его эссеистики.
У поэта “мыслящего” в такой важной вещи, как название изборника, случайностей и наитий быть по определению не может. Итак: “Пространства и места”. Заглавие взято из державинской “Задумчивости”, две строки из которой предпосланы в качестве эпиграфа ко всему тому:
Задумчиво, один, широкими шагами
Хожу и меряю пустых пространство мест…
Это — довольно известный перевод XXVIII сонета Петрарки. Далее у Державина следует:
Очами мрачными смотрю перед ногами,
Не зрится ль на песке где человечий след.
