и что твое: “Уйди!”, и что твои ладони
и губы: “Не хочу”, и кулаки: “Не сметь!” —
когда она пришла и, оттолкнув подойник,
является в дитя — и жить, и умереть?..
Игорь Кондаков. “Басня, так сказать”, или “Смерть автора” в литературе сталинской эпохи. — “Вопросы литературы”, 2006, № 1.
Литературно-психологическое исследование, похожее на небольшой роман.
До чего же мерзопакостным типусом был товарищ Демьян Бедный. На что только не шел, дабы стать придворным пиитом — при Ленине, да и при Троцком. А потом все хотел вползти под френч вождя народов, аки бельевая вошь. И еще — дурная пародия на Пастернака: зудящая жажда по-свойски говорить о жизни и смерти с хозяином судеб.
Но в то же время Демьян и бестолков: так и не научился правильно лизать хозяйский сапог. Классовое чутье не сработало. Его и выбросили брезгливо с крыльца, предварительно высмеяв и унизив. Правда, продолжали время от времени использовать после опалы и смерти.
Инна Лиснянская. В затмении лет. Стихи. — “Континент”, 2005, № 4 (126).
В последний день прошлогоднего августа:
Я, созерцатель леса, свидетель дня,
В кресле плетеном сижу на крыльце недвижно
И не берусь при виде рыхлого пня
Корни хулить облыжно.
Корни в непроницаемой глубине
Стали, возможно, подкоркою глинозема, —
Корни разгадку жизни диктуют мне,
А не раскаты грома.
Тайна шумлива, разгадка ее тиха.
Прошлое время — реченье корней незримых.
С неба же падает облачная труха
Истин неоспоримых.
Я же — отродье Иова, мне нужней
С Господом препираться, чтобы смириться.
Из-под земли слышны мне отзвуки дней,
Где я была истицей.
Инна Лиснянская. Хвастунья. Монороман. — “Знамя”, 2006, № 1—2.
Мемуары, выстроенные по искусному художественному лекалу. Припоминаемое в дороге, “свиток памяти”, точное соответствие обозначенному жанру. О чем и ком бы ни вспоминалось — это доверительно и интересно. Читая, я думал, что память бывает разная — ее избирательность, например, может призвать на помощь воображение, необходимое для осмысления происходящего; то, что вчера казалось проходным эпизодом, нынче может разрастись до символа времени… На втором, медленном чтении (первым-то я роман буквально “проглотил”, тем более что многие герои — известные люди, да и музей наш Чуковского тут не единожды встречается, и Лидия Корнеевна) — пристально вглядывался в лица и судьбы “незнаменитые” и корил себя за слепоту-глухоту. Мне-то казалось, что я их знаю, ведь многократно виделись.
