Все это для чего делалось? Только для рекламы, для культа, для подавления личности вошедшего — личностью хозяина. Театр боготворит Гогу. Вместе с театром должны боготворить его и вы. Тот, кто принят им, заслуживает особого уважения.
Признаться, я чувствовал и на себе этакую “слишком” ленинградскую вежливость — мне, воспитанному на студийных крохах, были не совсем понятны эти кремовые торты. Однако я понимал, что в академическом театре другие, не мною выработанные правила взаимоотношений, и мне поневоле приходилось приноравливаться к “академикам”...
Работу над “Бедной Лизой” предваряла еще одна история, о которой сейчас я вспоминаю с содроганием. Она, конечно, не впрямую относится к так называемому “делу о конокрадстве”, однако, чтобы понять мои взаимоотношения с Товстоноговым, возникает необходимость рассказать и о ней.
Дело в том, что в 60-е годы я был очень увлечен творчеством Андрея Платонова. Познакомился с его вдовой — Марией Александровной, благодаря усилиям которой Андрея Платонова у нас снова начали печатать. В “Нашем доме” я поставил повесть Платонова “Город Градов”, убежден — ничего сильнее этой повести в советской сатире нет и не было! В Литературном музее поставил “Голос отца” — пьесу на трех актеров, необычную, но, я бы сказал, абсолютно “платоновскую”, ибо все, что есть прекрасного в этом писателе, для меня сосредоточилось в этой пьесе.
Мария Александровна — человек с волевым характером и изумительной верностью памяти гениального мужа — мною была очень уважаема. Видя, что я боготворю Андрея Платоновича и — единственный в советском театре — ставлю его произведения на сцене, Мария Александровна открыла мне архив своего мужа и дала на прочтение пять нигде не опубликованных пьес — рукописей. Возвращая эти рукописи Марии Александровне и рассказав ей о своем восторге и потрясении от прочитанного, я выдал предложение:
— А что, если показать эти пьесы трем ведущим главным режиссерам страны?.. Вдруг кто- нибудь из них заинтересуется какой-нибудь из пьес и пробьет ее через министерство?
— Бесполезно, — сказала Мария Александровна, но на всякий случай спросила: — А кому конкретно их можно дать?
— Ефремову, Любимову и Товстоногову, — тут же ответил я. — А вдруг чудо?.. А вдруг поставят?..
— Не поставят, — убежденно качала головой вдова.
— И все-таки... а вдруг?!
Короче говоря, я с трудом убедил Платонову в необходимости поставить этот “эксперимент”. Это был мой “тест” троице самых знаменитых режиссеров советского театра.
— Мы же ничего не теряем... В конце концов, хотя бы прочтут, как я, и будут знать, что есть такой великий драматург — Андрей Платонов!.. И то хлеб!
Мария Александровна согласилась. Но при условии: не она, а я должен передать пьесы, у нее на это дело сейчас времени нет.
Я, естественно, взялся за такую ерунду — передать пьесы. Знал бы я, чего мне это будет стоить! Пьесы я тотчас же передал. Результатов долго не было никаких.
С Ефремовым имела разговор сама Мария Александровна. Он отказал, честно назвав пьесы “непроходимыми”.
Любимов пьесы не вернул. Он их отдал своему сыну, а тот их куда-то подевал. Мои вопросы относительно его впечатления остались без ответа: было ясно, что сам Юрий Петрович пьесы не успел прочитать. Однако его завлит Элла Петровна заявила мне, что Юрий Петрович пьесы читал, но считает их “не для нас”, то есть — не для Таганки. Несколько раз я надоедал с просьбами возвратить пьесы, но добиться ничего не сумел. Последний разговор с Юрием Петровичем кончился тем, что он прямо мне сказал: ко мне больше не обращайтесь. Пьесы А. Платонова так и не были мне возвращены.
Что касается Георгия Александровича, то тут история оказалась еще более детективной... В году, кажется, 1970-м я приехал в Ленинград, позвонил Товстоногову домой и тут же был принят. Дом на набережной, около ботика Петра, заселенный ленинградской партийной элитой. Квартира Товстоногова необычна — состоит из двух. Между ними специально прорублена дверь. Два отдельных входа, два номера городского телефона. Так называемая спаренная квартира.
В одной стороне апартаментов живет сестра Гоги Натела со своим мужем Евгением Алексеевичем Лебедевым, ведущим артистом БДТ. В другой — кабинет Гоги и вообще его площадь. Однако кухня — общая, для удобства и экономии места.
Кабинет Гоги — книги, театральные маски, привезенные со всех концов света, фигурки, безделушки... Вот оно, обиталище гения... Без собственных портретов (и шаржей) и здесь не обошлось!
Садимся в старинные кресла (мебель вся старинная, драгоценная, петербургская) и беседуем. Я-то думал — зайду на минутку, передам пьесы — и восвояси... Но нет, был усажен, кофе, обаяние хозяина, домашний колорит каждому жесту, слову — господи, какой чудный, редчайший вечер!..
