— Но роль Лира совсем другая, чем Холстомер.
— Другая, да, но похожи. И Холстомер даже выше, богаче, объемней...
— Чем Баба Яга! — пошутил я.
Лебедев усмехнулся, ибо по-актерски, нутром своим ощущал близость уникальной победы, ибо имел все необходимые качества, чтобы сделать эту роль со всей мощью своего таланта, внутреннего темперамента и накопленного за всю артистическую карьеру опыта.
Начать с того, что Евгений Алексеевич обладал изумительным природным вокалом, которым, правда, он не всегда умел правильно распорядиться. Свое умение петь он довольно часто подменял протяжным исполнением какой-то одной, самой высокой, ноты, которая была подвластна разве что Карузо. Но когда этот эффект применялся практически в каждом номере — получалось однообразно, и наш певец выглядел уже как Карузо из оперетты. Чувствовалась натужность “козлетона”, голосовое обаяние терялось. Пожалуй, только вопль “А-аааа-айа-йа-йа!” получился потому, что хотелось найти образ наподобие бурлацкого воя в роли страдающей лошади.
— Вы же с Волги! — говорил я. — Неужели не вспомните, как они пели, когда тянули бечеву?.. Это должен быть стон, вопль... Есть в фольклоре такой жанр — вопль.
Он вспомнил. Или тут же придумал, что вспомнил, — это не важно. Вдруг открыл рот и издал душераздирающий звук такой силы, что все присутствовавшие на репетиции просто ахнули. Звук без слов. Именно звук. Это был как раз тот самый масштаб и размах, о которых говорил Товстоногов при первой читке.
Возникла не просто актерская краска, а — судьба, толстовская и народная исповедальность, что называется, крик души. Роль сразу возросла до гигантского размера — это было молниеносное актерское озарение в ответ на задачу, поставленную режиссером. Можно сказать, этот лебедевский вопль стал всеопределяющим опознавательным знаком роли. Вот так работают великие русские артисты!
И при всем при этом немало усилий потратил я на то, чтобы увлечь Евгения Алексеевича петь по смыслу, а не исходя только из “эффекта высокой ноты”. Он не хотел “разговаривать” стихами, поскольку это ему с трудом давалось — он постоянно вылетал из ритма, не успевал за ним или ускорял его, спотыкался, путал слова, рифмы, доводил до пародийной бессмыслицы своими отсебятинами, забывал, не к месту вспоминал пропущенные слова — в общем, всячески демонстративно показывал, что стихи Ряшенцева ему “мешают”.
— Стихи в театре — это фальшь, — изрекал он. — Не люблю стихов.
— А как же Шекспир?.. А как же Пушкин? — вопрошал я.
— А я и Пушкина не люблю! — отрезал он с обезоруживающей прямотой.
Шутил, что ли?.. Тогда это было и смешно, и грустно.
Режиссера он слушал очень внимательно. Но всегда с контролируемым скепсисом: а что по этому поводу скажет его внутренний голос. Если внутри звучало “одобрям-с”, работалось легко и выполнялось мгновенно. Стоило услышать отрицательный сигнал, наш Актер Актерыч делался неистовым упрямцем, которому хоть кол на голове теши. Даже очевидные вещи ему не удавалось вдолбить.
Помнится, он говорил про Серпуховского:
— Его холодность, — с ударением на втором слоге.
— Это неправильно. Ударение надо делать на первом слоге, — сделал я скромное замечание.
— Да какая разница! — взъярился неожиданно Лебедев. — Я лошадь. Как хочу, так и говорю!..
Спор шел неделями. Лебедев упорно делал ошибку в ударении и не хотел ее исправлять. Я с той же настойчивостью каждый раз требовал грамотности и точности. Победил Лебедев. На всех спектаклях он произносил это слово, делая ударение на втором слоге.
“Какая ерунда”, — скажет кто-то. Но БДТ был театр такого уровня, что хотелось, чтобы и ерунда сияла, как все остальное.
Надо заметить, его “внутренний голос” никогда не врал. Поэтому моей задачей было разбудить актерскую фантазию Евгения Алексеевича, заставить импровизировать, но не вообще, а преследуя всякий раз ту цель, которая наращивала смысл. В этом отношении он был податлив и благодарен, шел на любой риск, если верил, что “это Толстой”. В конце концов он полюбил и стихи, и зонги, но произошло это лишь после изматывающе тяжелого освоения философского содержания нашего труда. Лебедеву никак не хотелось признать, что музыкально-поэтическая часть роли столь же действенна, как
