моих мизансцен! Мое режиссерское решение спектакля! Так же и сценографическое, принадлежащее, конечно, Эдуарду Степановичу Кочергину, работавшему со мной, а не с Товстоноговым! Так же и музыка...
Думали, сойдет?.. Перемелется — мука будет? Но прав был Твардовский, сказавший: “Все минет, а правда останется”.
Вот откуда прозвище “конокрад”. Вот откуда и “Дело о конокрадстве”.
Для чего, во имя чего вспоминается утекшее время, забытая правда?.. Уж не для мщения ли?.. Не для сведения счетов?..
Нет, отвечаю. Нет и нет. Для чего же тогда еще?
Для зазрения совести, только лишь. Для того, чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили. Для утверждения самого дефицитного в нашем театре — этики. Той самой этики, без которой и эстетика мертва.
Зазрить совесть — вот единственная скромная задача этих воспоминаний.
Приятель, прочитав эту рукопись, поморщился, словно прожевал лимон:
— Твоя слабость знаешь в чем?.. В том, что твои главные оппоненты умерли. И найдутся люди, которые скажут, что ты оклеветал Товстоногова, что ты ему приписываешь безнравственный поступок, а он... он просто хотел доработать недоделанный спектакль, художественно улучшить его, повысить, так сказать, класс... И он это сделал!.. И если бы не он...
— “История лошади” была бы другой, да?
— Именно!.. Они же пришпилили к твоей спине табличку “дилетант”... Пойми: есть твоя правда, но есть взгляд и с иной колокольни!..
— Думай как хочешь. Но я не мог дальше держать эту историю на уровне слухов.
— Что же ты раньше-то молчал?
— А меня никто особенно и не спрашивал... Никого не интересовали ни суть, ни подробности... Мифы твердеют, и никому не хочется ковырять мрамор.
— Но ты мог еще при жизни Гоги пустить рукопись в самиздат...
— И это было бы самоубийством, выглядело бы действием исподтишка. Между прочим, я готов попросить прощения у тех, кому невольно доставил боль этими действительно запоздалыми воспоминаниями. Да, мои эмоции, к сожалению, мешают мне быть абсолютно объективным, но что поделаешь, театр — такое дело, которое не терпит бесстрастия. К тому же с годами я покрылся дубленой кожей, чему немало содействовала сия история. Так что в каком-то смысле я даже благодарен длинной судьбе за то, что меня когда-то стукнули по башке.
Приятель кивнул, выслушав мою тираду, и только хмыкнул:
— Ну-ну.
После чего мы прекратили все беседы на эти темы. Навсегда.
“История лошади” ко всеобщей радости (моей в том числе) объективно сделалась этапной вещью для БДТ, оказалась явлением в советском театре в целом. Когда БДТ впервые привез на гастроли в Москву “Историю лошади”, я вдруг, уже успокоившись несколько после душевных травм, связанных с “конокрадством”, совершенно отчетливо понял, что иначе-то и быть не могло! .. Ну, в самом деле — представить только, что конная милиция в саду “Аквариум” и тысячные толпы у входа в Театр им. Моссовета, где игралась несколько раз “История лошади”, взмыленные администраторы, не знающие, где и как посадить в зале цековских, горкомовских, министерских и прочих товарищей — зал-то не резиновый, а тут еще и весь московский бомонд прет, и все кричат, и все требуют, и предъявляют красные книжечки, все хотят! — если все это только представить, так сказать, без него, и чтобы Гога ко всему этому не имел никакого отношения (!) — нет уж, увольте, быть такого не может! ..
На премьерном спектакле “История лошади” в БДТ произошло следующее. В момент, близкий к
