аудиотреков — аж целых шесть. Премьера!
…Неповторимый певучий голос восьмидесятилетнего Корнея Чуковского открывает композицию фрагментом из хорошо известного мемуара о Маяковском. Звукозапись, как всегда, преподносит забавные сюрпризы, точнее, помогает их обнаружить. Чуковский не любил никаких импровизаций перед микрофоном и всегда читал свой текст, держа в руке книгу или рукопись. Слушая чтение, я следил за текстом, глядя в сборник Чуковского “Современники”. За исключением некоторых шероховатостей, повествование шло слово в слово. Так было, пока К. Ч. не дошел до описания их знакомства в Литературно-художественном кружке (Маяковский играл там на бильярде). Рассказывая о том, как поэт не захотел выслушать восторженные читательские впечатления от молодого, но влиятельного критика, восьмидесятилетний Чуковский перешел к знаменитой выигрышно-смешной кульминации, воспроизводя по памяти прямую речь своего визави:
“— Я занят… извините… меня ждут... А если вам хочется похвалить эту книгу, подите, пожалуйста, в тот угол… к тому крайнему столику… видите, там сидит старичок… в белом галстуке… подите и скажите ему все…
Это было сказано учтиво, но твердо.
— При чем же здесь какой-то старичок?
— Я ухаживаю за его дочерью. Она уже знает, что я великий поэт… А папаша сомневается. Вот и скажите ему.
Я хотел было обидеться, но засмеялся и пошел к старичку”.
Коротко напомню, что в тот вечер Чуковский с Маяковским вполне подружились, мемуарные источники впоследствии сообщили, что “старичком” был знаменитый архитектор Федор Шехтель, с дочкой которого, Верой, Маяковский тогда крутил роман.
Эти эффектные воспоминания Чуковский читал публично не один раз, их же наговорил на микрофон для документального фильма “Чукоккала” (1969), который оказался его последней киносъемкой. Трогательно, что любивший точность детали Корней Иванович для “Чукоккалы” аттестовал Шехтеля чуть- чуть иначе: “…Видите, там сидит старичок с белой бородкой. Подите и скажите ему все”. Сообщено это, напомним, устами Маяковского, все той же прямой речью. А может, приметливая бородка действительно напоминает галстук?
Сам Маяковский представлен здесь пятью записями: “А вы могли бы?”, “Послушайте!”, “Гимн судье”, “Военно-морская любовь” и “Необычайное приключение…”, которое уж никак не отнесешь к футуристической “продукции”. С этим стихотворением связано очередное блестящее подтверждение того соображения Шилова, что звукозапись является столь же необходимым подспорьем для филолога, сколь и черновая рукопись. В течение долгого времени пассаж:
Пойдем, поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе!
— и т. д.
содержал в себе вместо “взорим” (семантически идущего от слова “зоря”) — “взорлим”, очевидно, в сознании публикаторов как-то корреспондирующееся с орлами. И только звукозапись дала точное слово.
Георгий Адамович писал, что многие стихи Маяковского были своего рода “материалом для декламации”, умиравшим, выдыхавшимся в книге. “Все в стихах Маяковского было рассчитано на слушателя, а не на читателя. Не случайно он ввел в русскую поэзию манеру печатать стихотворения не по целым строчкам, как прежде, а разбивая стих на две или три части — „уступами”. <…> Его печатный текст был только записью для исполнителя, и, естественно, были в такой записи авторские указания”. Надо сказать, что Маяковский и сам подтверждает эти наблюдения своей статьей “Как делать стихи”.
Об истории создания и существования маяковских записей Шилов писал много и подробно, и я не стану заниматься тут пересказами. Скажу лишь, что оригиналов фонозаписей, сделанных С. И. Бернштейном в 1920 и 1926 годах (на диске записи только 1920 года), не сохранилось. То, что мы слышим, — это работа с копией, счастливо сделанной в конце 30-х годов благодаря В. Д. Дувакину.
При переводе записей с валиков на тонфильмы и пробные грампластинки присутствовали знакомые, друзья и родные поэта.
“В динамике пробежал короткий шорох, и зазвучал голос:
В сто сорок солнц закат пылал…
