Пронзительная
“В нем жили два разных человека (что не так уж много, бывает и более густонаселенное сознание). Но эта разность постоянно увеличивалась. Один все сильнее настаивал на привязанности и требовательной отзывчивости; другой все чаще выпадал из общего времени, не глубоко, а глухо задумывался, прислушиваясь к своим внутренним часам: сколько там еще осталось?
И вот настали дни, когда эти два человека разошлись окончательно”.
Сергей Васильев. Стихи. — “Арион”, 2006, № 1.
“Письменный — хуже обеденного стола: / Там все всерьез: и борщи, и хлебные крошки. / Там ты живешь, а тут сгораешь дотла, / Прикидываясь, будто делаешь все понарошке. // Я за обеденным никогда никому не врал, / А за письменным, хоть и стыдно признаться, случалось. / Но за письменным — я столько раз умирал, / А воскресать за обеденным — не получалось!”
Георгий Гратт. Тула — Туле. Праздник, который всегда без тебя. — “Дружба народов”, 2006, № 4 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Ужасно смешной рассказ о танковом экипаже, заблудившемся на военных учениях (на фоне приема русскими натовских генералов) и нечаянно доехавшем на своей машине до российского посольства в Париже… Весь мир за ними следил, а им хоть бы хны. Вот вам готовый сценарий для Юрия Мамина начала 90-х. Хоть сейчас пиши заявку.
Чингиз Гусейнов. Русскость нерусских. — “Вопросы литературы”, 2006, № 2 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
Подзаголовок: “Беседы длиной в сорок лет с ровесником и другом, парижским славистом и переводчиком Леоном Робелем — о русском поэте Крученых, чувашском поэте Геннадии Айги, турецком и русском художниках Абидине Дино и Николае Дронникове, поэте, барде, прозаике Булате Окуджаве, а также — что обозначило заглавие — русскости нерусских во множестве проявлений”.
Именно что “беседы”: Ч. Г. ко всем своим героям обращается напрямую, разговаривает с ними, выдерживая старомодную, но трогательную писательскую традицию.
Юрий Екишев. Деревенская любовь. — “Континент”, 2006, № 1 (127) <http:// magazines.russ.ru/continent>.
Сорокадвухлетний писатель из Сыктывкара был математиком, а последние семь лет, судя по аннотации, занимается религиозно-просветительской деятельностью. В середине 90-х дебютировал прозой в “Континенте” и теперь постоянно здесь печатается.
Такая прозрачная и вместе с тем глубокая проза все больше и больше кажется мне сигналом из неведомой, ушедшей на дно “цивилизации сознания”. И какая, однако, причудливо-неожиданная рифмовка (моя, читательская) с обожженной алешковской “Рыбой” — в четвертом номере “Октября” (см. ниже). Все- таки что-то носится в воздухе.
“…Как цепочка, за любовью все тянется, одно к другому прикладывается. Оборви это звено, и все посыплется, как бусинки. За ней вера и верность рядом, бок о бок. Потеряли веру, потеряли и верность, живут как во сне, только чтоб не пил сильно или уж пил бы, так под присмотром. Осунулись, постарели еще молодыми, силы свои потратили на что-то серое, бестолковое, это когда без любви. А она что-то все реже выглядывает, как солнце спряталось за тучами. Ослабели мужики к любви, к настоящей, вот и заволокло все тучами, проиграли войну. <…> Мой-то победил в этой своей войне, все же бросил пить, буянить, кричать про любовь в угаре. Хоть и перед концом жизни, а победил. И сейчас я все переживаю — угасал он от рака легких, а я не все сделала для него. Мыла, переворачивала, протирала пищу, а он все только смотрел и не жаловался и от наркотиков отказывался наотрез. Угасал тихо, а я теперь каждый день вспоминаю, все ли сделала. Вспоминаю, что не все мы успели.
Однажды попали на реке перед грозой на яму. А там огромная щука у него клюнула — и живца унесла. Он меня посадил еще живцов ловить, а сам этой щукой занялся, хитрющей. Выплывет она, схватит рыбку, утянет в глубину, а он ждет: когда она заглотит. А щука-то и выплюнет — или откусит ровно между тройников. Штук двадцать тогда ельцов мы перевели на нее, и она все время выходила из глубины — так страшно — и скрывалась. А потом гроза началась, и после грозы она уже не показывалась. Он мне и сказал, что мы ее еще успеем поймать, что она от нас не уйдет, — мы еще вернемся. Вот только когда, думаю я теперь. Вернется, все вернется… Но когда, и куда, и к кому? И кто выдержит это возвращение, а кто и нет?”
Юлия Качалкина. Опыт глобальной имитации (физиологический очерк). — “Арион”, 2006, № 1.
“Ведь вообще-то говоря, написание и опубликование текста еще не значит по умолчанию, что этот текст — „литература”. Тем не менее мы сегодня близки к такому состоянию, когда литература из категорий необязательных существований, основанных целиком на призвании и способности человека творить, вытесняется в категорию социальную и отчасти по этой причине общедоступную. За норму принимается,
