подавляющее большинство мирян.
Многие миряне (крестьяне, казаки, некоторые горожане и отдельные князья) объединились в так называемые братства (в известной степени по образцу западных духовно-рыцарских орденов) и повели решительную борьбу равно против католиков и униатов18. Это благодаря им православие удержалось на большей части западных земель19, что в дальнейшем предопределило воссоединение их с Московией. Украина, таким образом, совместно с Белоруссией сыграла историческую роль плотины, задержавшей продвижение католичества на восток.
Руководители братств понимали, однако, и в этом тоже их историческая заслуга, что удержать свои позиции они смогут, лишь поднявшись на тот уровень образованности, который отличал западные церковные круги. Протестантство (лютеранство и кальвинизм) придало богословию такую остроту, которая поначалу поставила в тупик даже католических богословов (казалось бы, умудренных своей многовековой схоластикой). Должно было пройти какое-то время, чтобы католичество собралось с духом и ответило Контрреформацией; решающую роль в этом сыграли иезуиты, а главной заслугой иезуитов (перед католичеством) было создание образцовой школы.
Образцовой, как оказалось, не только для католичества. В конце ХVI века в Киеве, Могилеве, Луцке и других городах создаются “братские” школы, в значительной мере по лекалу иезуитских, — для противодействия им, то есть для противодействия католичеству вообще, а заодно “луторской и калвинской ереси”. Особая роль выпала на долю Киевского духовного училища, основанного в 1589 году, а в 1701-м (напомню, что с середины ХVII века Киев находился уже в составе России) получившего статус Академии и название Киево-Могилянской.
Для “братских” школ сразу встал вопрос, какой язык должен стать для них основным. Естественно, что для православных главным языком оставался церковнославянский, но это был преимущественно язык литургии, а языком богословия логично было сделать греческий — в пику латинскому. Попервоначалу так оно и предполагалось, но с Запада шел такой поток литературы на латинском языке, которую необходимо было освоить для того, чтобы ее оспорить, что практически латынь стала основным языком обучения. В Киевском училище дошло до того, что студиозов обязали говорить друг с другом только по-латыни, даже за пределами училища. Это значит, например, что если один дитина (ученик) ссорился с другим и испытывал желание дать тому “по мордасам”, он должен был прежде обратиться к нему на языке Цицерона и сказать что-нибудь вроде такого: volo offendere faciem tuam. Можно представить множество других ситуаций, когда употребление латыни было, скажем так, не вполне адекватным.
“А как по-латыни горелка?” — спрашивал Тарас Бульба у сынов.
Авторитет латыни был таким, что на уроки риторики нередко приходили киевляне, совершенно с ней незнакомые, но желавшие услышать, как звучит “правильный” язык20. А то устраивались промеж учащихся диспуты на латинском языке, прямо на открытом воздухе, по-над днепровскою кручею, куда стекался “весь Киев”, как правило, ни бельмеса не понимавший, о чем идет речь21.
При всем том Киевское училище не забывало, что оно православное, и заботилось о сохранении церковнославянского языка и очищении его от различных наслоений. Здесь же работали над созданием книжного общерусского языка, весьма отличного от мовы, так сказать, омывавшей своими волнами стены ученой обители; хотя и испытавшего заметное ее, мовы, влияние. Вообще, что представляла собою мова в ХVII веке и ранее того, сказать трудно. Это нелегко сказать и о русских наречиях тех времен22, а на Украине, расположенной як горох при дорозi, уследить за развитием живого языка еще сложнее. Но как бы то ни было, множество малороссийских слов вошло тогда в состав общерусского языка. Читая сегодня “Словарь книжной малорусской речи ХVII века”, поражаешься тому, что понятных нам малороссийских слов едва ли не больше, чем русских23.
Хорошо известно, какую роль сыграло Киевское училище, впоследствии Киево-Могилянская академия, в распространении просвещения на Руси. В первую очередь это относится к изучению языков и богословию. Первые киевские богословы появились в Москве в конце царствования Алексея Михайловича. Нельзя сказать, чтобы их там приняли с распростертыми объятиями. Московские иереи с их тихим говором и “поникновенным” взором не без некоторой неприязни встречали киевских гостей, зачастую “босолицых” и чересчур свободно себя державших. Всегда почтительное отношение московской Церкви к Киеву, этой “колыбели русского православия”, подверглось испытанию: киевские гости хоть и были православными, но православными, так сказать, з манеру польского . Не удивительно, что московское духовенство с недоверием отнеслось ко всему, что текло
Из логова змиева,
Из города Киева, —
ополяченного, как стали считать, Киева.
Кроме всего прочего, со времени никоновских реформ в Москве в особой цене был греческий язык, так как шла сверка богослужебных книг и обрядов по греческим образцам, а приезжие киевляне были латинисты, в греческом, как правило, не очень сильные.
Но русская Церковь сама ощущала свою крайнюю слабость на богословском “фронте”. Кроме того, она пребывала в состоянии некоторой растерянности, вызванной расколом. А с приходом Петра I она была еще и “пришиблена” могучею волею царя, резко взявшего курс на Запад и в некоторых отношениях
