храма).
Юлия Кантор. М. Н. Тухачевский и советско-германский военный альянс 1923 — 1933 годов. — “Вопросы истории”, 2006, № 5.
О совместном понимании “опасности пацифизма”, например. Рост фашизма в Германии, кстати, наших деятелей тогда совсем не смущал, их волновало другое: “Краскомы, стажировавшиеся в Германии, отмечали в донесениях: „Ненависть военных кругов к Франции чрезвычайно остра. Занятия (тактические) в Генштабе и в Академии показывают, что армия готовится к войне с Францией и Польшей. Блок с Англией встречает много затруднений, во-первых, потому, что Англия поддерживает <…> в своей антирусской политике Польшу, враждебность к которой чрезвычайно остра в Германии, особенно в военных и правых кругах <…> Наличие общего противника — Польши, опасного для Германии вследствие географических условий, еще более толкает германский Генштаб по пути тесного сближения с Советской Россией””.
А вот из застольного тоста — отчаянно боровшегося за модернизацию армии Михаила Тухачевского: “Рейхсвер — учитель Красной армии в трудное время <…> Мы не забудем, что рейхсвер в период восстановления Красной армии оказал ей решающую поддержку <…>” (1931; сказано на обеде в честь нового начальника штаба рейхсвера В. Адама).
Теперь загадка: кто автор следующего письма маршалу-скрипачу (отгадывайте по ходу чтения фрагмента):
“<…> В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о вашей „записке” (о необходимости скорейшей модернизации РККА. —
Так было дело два года назад.
Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не совсем правильны…
Мне кажется, что мое письмо не было бы столь резким по тону и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенес тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня.
Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием.
7.5.32. С ком. прив. Сталин”.
Оставалось пять лет до пыток и пули в голову адресату.
Катя Капович. Три зимы под копирку. — “Звезда”, 2006, № 4 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
Яркая “воспоминательная” проза, одним из центральных героев которой является покойный поэт и художник Евгений Хорват (1961 — 1993). Но я процитирую о другом известном представителе ленинградского андеграунда:
“Если вы провинциальный литератор и сошли в Питере с поезда, подойдите к первому попавшемуся милиционеру и спросите: „Кто тут у вас главный неофициальный поэт?” — и вам не задумываясь ответят: „Виктор Кривулин”.
Находящийся в процессе развода Кривулин жил в коридоре собственной квартиры. Здесь тоже было просто и хорошо. Резали колбасу и сыр на табуретке, пили водку. Приходил молчаливый Сережа Стратановский, всегда в пиджаке и с интеллигентским портфелем, из которого доставались печенье и папка с новым стихотворением. Посреди коридорного застолья с помпой появлялись иностранцы с бутылкой бренди и банкой икры. Икру не на что было намазывать. Иностранцам в голову не приходило, что в доме может не быть хлеба. Витя барским жестом скармливал икру кошке и громогласно зачитывал куски из только что привезенной ему в подарок „Школы для дураков” Саши Соколова. Уходили за полночь. Шатаясь, шли вниз по темной лестнице. Кривулин держал дверь открытой, но света хватало только на полтора пролета…” Это из фрагмента под названием “Зима 1979 — 1980-го, Ленинград”.
Владимир Кожевников. Северно-русские думы и впечатления. — “Наше наследие”, 2006, № 77.
Философско-путевой очерк уникального по своей образованности и эрудиции ученого Владимира Александровича Кожевникова (1852 — 1917). Этот “человек необъятной учености” (Н. Бердяев) был отменным историком, философом и богословом. Помимо пронзительного в своем непостижимом сплаве жанров и стилей очерка (тут, в тексте, публикуются чудесные фотографии Рыбинска — Ю. М. Кублановский, ау! — сделанные его младшим братом, ученым-естественником Григорием Кожевниковым) здесь представлена любопытная характеристика В. К., данная Н. А. Арсеньевым (опубликованная впервые в альманахе “Возрождение” в 1970 году). О том, что Кожевников был “крупный, — писал Арсеньев, — может быть, даже великий историк <…> свидетельствует ряд его первоклассных больших трудов, им напечатанных, наряду с другими, оставшимися в рукописи, и с большим числом ценнейших и вместе с тем популярно написанных более мелких книг и статей. Но прежде всего он был большой христианин,
