Среди
Золоторунных
Облаков,
Огней,
Теней
И тихострунных
Ветерков!3
У Вяч. Иванова:
....................................
Нет яркому Солнцу,
Свободному свету,
Неоскудному свету,
Созвучья иного,
Чем темное,
Тесное,
Пленное
Сердце,—
Сердце, озимое семя живого огня!
....................................
Или у Хлебникова (стихотворение “Малюток / В стае чижей…”):
.......
Зная
Знои
Синей
Сони.
Если историк русской поэзии задастся вопросом об истории русских сверхкратких размеров, то он сначала вспомнит двусложные ямбы Пушкина, Баратынского, Языкова и Полежаева. Но строки в одну двусложную стопу в этом случае чередуются в тексте со строками большей стопности. Пушкинский Гвадалквивир, напомню, “Шумит, / Бежит”. На этом контрасте и основан эффект текста.
Нет, поэтика Кононова напоминает оды из односложных слов, составлявшиеся в XVIII веке. Самая запоминающаяся из них — это сочинение Алексея Ржевского “Как я стал знать взор твой…” (1761). Стихотворение вновь открытого в 1927 году Г. А. Гуковским4 поэта стало едва ли не дежурным примером этой практики. Секрет его состоит еще и в том, что в принципе его можно проскандировать всеми известными русскими размерами, в то время как на самом деле оно силлабическое, каждая строка состоит из 6 слогов. Длина одностопных строк может быть даже пятисложной, как в переводе Вяч. Иванова из Терпандра. В непереводной поэзии русского модернизма, и это второй смысловой ориентир, — стихотворение Цветаевой “Возвращение вождя” (С. Эфрона) из сборника “Ремесло”:
Конь — хром,
Меч — ржав.
Кто — сей?
