черные стекла дверей. Оттуда смотрело беловолосое существо, мало походившее на знакомую ей Катю. И стало ей так хорошо, как будто она впервые в жизни узнала, что такое жизнь…
— Дамы и господа! — произнес Костя и щелкнул замочком кейса.
— Здесь одни господа, — поправил Шурка.
— А Катерина еще не приходила? — огляделся Костя.
— А она вчера до упора снимала, и камеру я разрядил. В проявке. Она меня предупредила, мол, попозже придет. Ей в какую-то лабораторию, что ли, надо, — объяснил Шурка.
— Ну ладно, пусть так, — вернулся к началу Константин. — Господа, тут кое-кто совершенно справедливо указал мне на мое упущение. Нам уж заканчивать, а я не догадался показать и вам и себе возлюбленную Бисэя. Дело оказалось не простым, и о том в курсе наш великий оператор.
— Это ты хватил, дядя, — ухмыльнулся Шурей. — Я всего лишь гениальный оператор.
— В общем, чего уж тут, глядите сами. — Костя приподнял крышку и достал куклу.
Эффект был прямо-таки сногсшибательный. Позвонили в производственный, и оттуда, яростно цокая каблучками, спустилась директор фильма, полная красивая дама кавказских кровей. Костя звал ее — “директор моего сердца”, а сердце Кости было так устроено, что обмирало при виде женской красоты, и он чувствовал приближение приступа, что-то вроде грудной жабы.
— За такую можно и утопиться! — воскликнула восточная красавица и немедленно телефонировала в сценарный и иные отделы о чуде, сотворенном Константином. В павильоне набралось порядочно киношников, и в воздухе запахло стихийным праздником неизвестно по какому поводу.
— Что разгалделись? — Вошел мрачный директор киностудии. Повертел в руках куклу, пробурчал: — Хороша. Да я в Японии таких не видал. Они там все чернявые, с челками. На кого она похожа, не пойму?
— На кого, на Катьку нашу, — всунулся Шурка.
Директор обернулся на Шуркин голос, постоял, подумал, перевел взгляд на Костю:
— Ну да, замени волосы, и — одно лицо.
— Да это не важно! — заспешил Костя, как будто оправдываясь. — Нам, знаете, необходимо было познакомиться с объектом помешательства Бисэя.
— А ты что, собираешься всунуть этот объект в фильм? — спросил директор. — На твои новые фокусы денег не дам.
— Денег я не прошу и снимать куклу не собираюсь, — успокоил хозяина Костя.
Директорские черты лица потеплели.
В это время “объект помешательства Бисэя” переступал порог киностудии.
— Тебе, девка, чего? — воззрился на нее Мокей.
— Дядя Мокей, это ж я, Катя! Волосы покрасила, — развеселилась Катя, дунув на прядь, все время падающую на глаза.
— Катьк, ты, что ли? — не верил Мокей.
— Да я, я! — смеялась Катя.
— А я думаю, думаю — кто?
— Кто-кто? Это, дядя Мокей, Жан Кокто! — крикнула, удаляясь, девушка.
Когда Катя ступила в павильон, толпа смолкла. Смолкла, чтобы взорваться криками, смехом. Увлеклись настолько, что даже директор возжелал присоединиться к предлагавшим отметить это странное событие. Быстро организовался в режиссерской комнате неурочный стол. Катя завладела куклой, куда-то с нею исчезла на малое время и появилась с перетянутым на макушке синей лентой хвостом. Куклу все подносили к Катиному плечу и, сравнивая, выкрикивали глупости.
“Небесная-то возлюбленная не Дульсинея, а реальность”, — сам себе сказал Костя. Он вдруг
