“Эйфория”, как и все сочинения Вырыпаева, — условная поэтическая конструкция, где сюжет по большому счету — формальность. Все действие фильма — движение маятника туда и сюда. Есть могучая страсть, которая притягивает героев друг к другу; это как земное притяжение, заставляющее маятник остановиться в точке покоя. И есть дополнительный импульс, который принуждает его раскачиваться: заставляет героев ехать/плыть сначала из дома в больницу, затем из больницы домой, где их поджидает ревнивый муж Веры с двустволкой. Дополнительный импульс — это и есть ребенок с откушенным пальчиком. Девочка Маша является здесь значимым элементом конструкции, но не точкой притяжения, не объектом любви. Страсть может быть только одна. Та, которая нападает извне и уносит, как смерч, не оставляя свободного выбора. Для Вырыпаева важна именно эта коллизия. Когда есть выбор, столкновение разнонаправленных импульсов, внутренний мир, рефлексия, человек — уже человек. Автора же волнует дочеловеческое, безумная тоска по вочеловечению.
Полина Агуреева и Михаил Ушаков играют тут не столько любовь, желание, страх перед возможной расплатой или тревогу за дочь, сколько смятение людей, застигнутых ураганом. В их глазах растерянность, покорность року и смутная, отчаянная надежда, что небеса хотя бы в последний момент раскроются и Бог, быть может, вложит в них душу…
Бросив в степи закипевший “жигуль”, они бредут к Павлу домой, где припасена запасная лодка. Вере видится сон не сон: серые коровы медленно бродят словно бы под водой. Озверевший муж ее тем временем пристреливает корову. Вера рассказывает свой сон Павлу: “Все серое, как будто тиной покрыто, и коровы…” — пророческое видение подводного/загробного мира, где нет кислорода и куда она скоро отправится, так и не став человеком: корова к коровам. Страшно…
Они переодеваются в белое, плывут… Валерий, завидев их, стреляет, то и дело перезаряжая ружье, с высокого берега. Последний кадр: она лежит в лодке, сверху мертвый Павел с расплывшимися кровавыми пятнами на белой рубахе, ее глаза устремлены в небо, губы шевелятся… Лодка медленно тонет.
Обрели герои человеческое “я” перед смертью или же нет — решать зрителю.
У самого Вырыпаева нет ответа. “Эйфория”, так же как и “Кислород”, и “Бытие № 2”, — вариации единого метатекста, где автор лихорадочно месит слова и образы, кричит, богохульствует, ёрничает, толкует Священное Писание, пытаясь понять для себя: что есть человек? И есть ли Бог? Потому что если Он есть — это одна история. Тогда человек — человек, он свободен, ответствен, вменяем… А если Бога нет? Тогда человек — игрушка стихий, пожиратель кислорода, избыток которого рождает эйфорию, а недостаток — смерть; трагический кусок плоти, обреченный либо тлеть, либо гореть, но все равно в итоге потухнуть, а затем — протухнуть в могиле.
Тексты Вырыпаева — отчаянная попытка богоискательства в эпоху, когда все слова превратились в тлен: на всякую заповедь найдется другая заповедь, на всякую правду — другая правда. И он пытается отыскать ответ на главный вопрос как бы “на уровне живота”, избегая готовых формул, сюжетов и смыслов. Он сочиняет своих полувменяемых, косноязычных героев, охваченных страстью, страхом удушья и жаждой кислородной эйфории, чтобы понять: “А есть ли что-то еще?” Есть ли что-то внутри человека, помимо чужих слов, которые можно стереть, и лихорадочного поглощения из внешней среды кислорода? И в результате судорожных метаний по лабиринту, состоящему из этических антиномий, он в пьесе “Кислород”, например, ощупью выбирается к слову “совесть”, а в “Бытии № 2” — к слову “Бог”. Не имея, правда, подтверждений гипотезы, что Бог есть. Это такая рискованная интеллектуальная акробатика под куполом цирка. И даже если она оформлена в виде фильма, это все равно авторский текст, лирический монолог, где самые что ни на есть настоящие пейзажи, натуральные фактуры и типажи — только слова и буквы авторского высказывания.
Но существует и более простой путь, каким спокон веку идет кино про любовь. Есть она на экране — и уже не возникает вопросов: человек достигает полноты человечности и его в этом состоянии может коснуться Бог или он прикоснуться к Богу… И не важно, сознает он это или не сознает. Важно то, что он чувствует. Ведь чувство любви — самый простой и надежный мостик, который милосердный Господь проложил меж Собой и нами.
WWW-ОБОЗРЕНИЕ СЕРГЕЯ КОСТЫРКО
О “новых молодых” в Интернете и сайте “Полутона”
Три года назад Дмитрий Кузьмин, литературный куратор сайта “Вавилон”, объявил, что его сайт, представлявший в Интернете деятельность молодых литераторов, эту свою работу прекращает. Нет, сайт не закрывается, а, так сказать, переходит в другую весовую категорию. “Вавилонцы” теперь не “молодые”, а “просто писатели”.
Жест был точный. Касавшийся не только “Вавилона”. Можно сказать, что за десять лет активной жизни русский литературный Интернет состарился. В середине 90-х новые литературные сайты были в большинстве своем сайтами молодых. Так сказать, по умолчанию. Интернет был местом, где новое, 90-х годов, поколение литераторов вступало в литературу.
Десять лет — большой срок. И бывшие сайты нашей “сетевой” — то есть молодой — литературы не “молоды” уже не только по естественным причинам, но потому — и это главное, — что предложенный когда-то ими язык и непривычное ощущение внутренней свободы вошли в поэтику всей современной литературы.
Но смена поколений не прекращается, хотя она не так заметна сегодня именно в Интернете. Дело в том, что изменилась — и не последнюю роль сыграла в этом интернет-атака 90-х на десятилетиями
