подобное слово поэтическим, то есть заставить прозвучать его убедительно, да и просто — добиться от него звучания. Если Николаевой это удалось, то потому, что ее слово нашло для себя верную слуховую и смысловую опору в традиции русской духовной риторики, как поэтической, так и прозаической, сделав ее источником энергии современного стиха (метафора, к которой не раз прибегали при вручении премии „Поэт”, что объясняется и вежливым кивком в сторону учредителя премии — энергетиков России, но прежде всего — справедливостью по отношению к новому лауреату)”.
Асар Эппель. Как мужик в люди выходил. — “Октябрь”, 2006, № 9.
Это если соберет кто-нибудь антологию рассказов о “новых русских”. Только рассказов, а не развернутых в малую прозу анекдотов, это — туда. С зощенковской страстью вещица. И очень смешная игра омонимами.
Михаил Эпштейн. О душевности. — “Звезда”, 2006, № 8.
“Душевность нельзя путать с духовностью. Разница душевного и духовного ясно выражена в персонажах Л. Толстого: княжна Марья Болконская — духовна, Наташа Ростова — душевна. Князь Андрей Болконский — духовен, Николай Ростов — душевен. Вообще все семейство Болконских более духовное, а семейство Ростовых — душевное.
Обычно считается, что духовность — категория более высокого порядка, чем душевность. <…> Гордость и злость — это преимущественно свойства духа, а не души, что интуитивно выражается в языке: словосочетания „злой дух” и „гордый дух” встречаются на несколько порядков чаще, чем „злая душа”, „гордая душа”. Николай Ставрогин или Иван Карамазов у Достоевского — глубоко духовные существа, но, лишенные душевности, отвергнувшие „дыхание жизни”, они кончают смертью или безумием. О поэзии Блока можно сказать, что она в высшей степени духовна, но не душевна, и именно этим объясняется переход от духовно-воздушных, „софийных” „Стихов о Прекрасной Даме” к песням во славу демонической женственности незнакомок и снежных масок.
Есть духовность высей и духовность бездн, идеал Мадонны и идеал Содома. Но душевность не может быть идеалом. Она неотделима от естественного человеческого существа, от лица, в которое вдунуто дыхание жизни. Душевность — это не конец, не цель, но начало, отрыв от которого делает невозможным движение к концу, точнее, направляет человека к совсем другому концу — ницшеанскому, блоковскому падению в бездны духа, враждебного человеческому. Обогащаясь духовным, душевное не должно ни на миг поглощаться или отвергаться им”.
Евгений Ямбург. Отцы и дети: ключи к пониманию. — “Знамя”, 2006, № 10.
“Цель этих заметок — попытка услышать голос вступающего в жизнь поколения. Предмет разговора — творчество молодых писателей. Предоставим профессиональным литераторам их право на тонкий аналитический разбор текстов. Меня же в первую очередь будет интересовать состояние умов и настрой душ мальчиков и девочек, только вчера вышедших из стен школы. Их стихи и проза дают богатейшую пищу для педагогического анализа, без которого мы уподобляемся самоуверенному лекарю, берущемуся врачевать, толком не имея представления о происхождении и природе болезни. Впрочем, оставим до поры открытым высокомерный вопрос: кто и кого должен лечить? Начинающие литераторы — именно та часть юношества, что наиболее склонна к глубокой рефлексии, не закрылась броней „пофигизма” и способна внятно выразить в слове свое мироощущение. Потому их творчество — ценнейший педагогический источник, позволяющий вдумчивому педагогу не строить иллюзий по поводу якобы тотального инфантилизма, бездушного прагматизма и безудержного гедонизма нового поколения в целом. Не все они, как гласит реклама, выбирают „Пепси” или „Спрайт”, дабы „не дать себе засохнуть”. Подчас их предпочтения страшнее. <…>”.
Далее следует редкий и, на мой взгляд, мужественный текст, пришедший “с другого берега”. Е. Ямбург — опытный человек, способный, кстати, в случае необходимости подняться над своим опытом. И пусть он иногда оперирует теми именами и понятиями, которыми оперирует (кому-то в части своей интонации он может показаться “забуревшим”
“Подробнейшим образом, в шокирующих деталях живописуя анатомию низости и химический состав грязи, они как будто задались целью писать донос на самих себя. При этом нимало не заботясь о последствиях, не требуя ни капли сочувствия, не ожидая помощи. Попутно замечу, что сквозь их эстетику не просматриваются ни поза самолюбования, ни стремление к поэтизации цветов зла. Тексты точны, почти документальны, но беспристрастными их не назовешь. За ними пронзительная боль, мощный этический протест, стремление в океане лжи во что бы то ни стало остаться самими собой, пусть даже путем достижения дна”.
Добавлю, что финальная часть статьи известного московского учителя посвящена тому, что он называет “выходом из позитивистского тупика”, попыткой пробуждения в человеке религиозных чувств и при этом нисколько не закрывает глаза на неизбежные ловушки и подмены в этом нелегком деле. И — кода: необходимость образования самого педагога. Кстати, слово “образование” обретает тут, по-моему, свежую семантическую окраску.
Составитель Павел Крючков.
SUMMARY
