— Ты, бабушка, одна? И телевизора у тебя нет? — Наталья, громкая и хлопотливая, вернулась в горницу.
Старуха помолчала, думая о чем-то.
— Дочка у меня в городе. Приезжает. Внуки тоже… летом были. Дров напилили. Не забывают. — Она опять задумалась. Потом улыбнулась чуть растерянно и виновато. — Да уж мне и не надо ничего. Сижу вот, жду…
— Ну, мы пойдем, бабушка, нам еще ехать… — Наталья как-то глупо двумя руками показывала бабке на дверь.
— Идите, идите, ребята, я хоть на людей посмотрела. Хорошие люди-то ноне…
Наталья, что-то все вздыхая и болтая, залезла в машину. Дверцей лязгнула. А Андреич обошел уазик, встал у своей двери, чтобы она не видела. И морозный воздух щекотал ноздри, а он все стоял и напряженно глядел за овраг. И ему не хотелось, не хотелось ехать дальше…
…но и деться было некуда…
По другому адресу окна были заколочены. Данилов зашел на всякий случай, но и стучаться не стал. Во дворе было полно снега, а гвозди на досках, перекрестивших ставни, уже пустили длинную ржавчину.
Потом, в совсем маленькую избенку, такую, что казалось, вдвоем там и не поместиться, пошла Наталья. И долго не выходила. Избушка сильно осела, сени отделились — под крышей чернела дыра. Рядом росли старые-старые, высокие, выше домика, яблони. Кособокие. Ломались когда-то, наливаясь яблоками. Теперь-то уже бесплодные. Даже забора вокруг не было. Сразу за садом начиналась низинка с болотцем, а за ним — большой Михеевский лес. Данилов сидел за рулем в остывающей машине и думал, что в этом лесу он знает каждый пенек, а этого дома совсем не помнит. И кто в нем живет, не знает.
На улице начало темнеть. Вышла Наталья. Он включил фары, и они молча поехали дальше по знакомым-раззнакомым улицам поселка, но сейчас они выглядели совсем по-другому. Будто и не был здесь никогда.
Будто ехал Данилов по какой-то другой стороне жизни. Которая всегда была тут, рядом, но он почему-то ничего не знал о ней. И он чувствовал себя странно — никуда не торопился, ничего не выгадывал и не очень понимал, что делает. Вроде бы просто едет. Из головы не шла тетя Настя. Как-то странно она на него смотрела. Не благодарила, не осуждала, но будто бы что-то важное все же хотела сказать. Об этой вот, другой, совсем другой, безрадостной и одинокой жизни.
Когда уазик остановился у очередного дома, Наталья радостно спохватилась.
— Ой, а тут нянечка живет. Баба Маня. В нашей школе работала, — повернулась она к Данилову. — Живая она еще, живая совсем, пойдем.
Они вошли во двор. Седомордый кобель только проводил их взглядом из будки, но даже головы не поднял и не брехнул. Баба Маня, раскрасневшаяся, в замызганном фланелевом халате с завернутыми рукавами, кипятила белье на газовой плите. По-девчачьи коротко остриженные седые волосы растрепаны. Баба Маня запричитала, что не ждала гостей, кинулась за гребешком, захлопотала, усадила чай пить. Данилову достала початую бутылку. Водка оказалась почти выдохшейся, Данилов выпил, растерялся сначала, не почувствовав ее во рту, но потом улыбнулся, крякнул для порядка. Бабка трещала с Натальей без умолку, а Данилову все совала забытые, видно, кем-то болгарские сигареты, чтобы ему не скучно было. Но Данилов не курил.
— Что ты, Наташа, я-то что! Вон Наумовна второй год уж лежит. Господи прости, под себя делат. А моложе меня на пять годов.
— А кто же за ней ходит?
— Дак кто будет ходить? Я хожу. И огород ей сажаю. Кормимся. Молчит она только. Весной паралич ударил. Теперь только руками шевелит. Но все понимает. Расскажу ей что-нибудь, как молодые-то были, так она прямо смеется, видно прямо, а и руками так всплеснет, если заругаюсь. Она набожна у нас… — Бабка повернулась к иконам и быстро перекрестилась.
— Наумовну как зовут-то? — спросила Наталья, расправляя на столе список. — Она где, по твоей улице живет?
— Нет, вон в другой. Эта… по Береговой. Наталья ее зовут, как и тебя, Наталья Наумовна Величанская. — Бабка заглядывала в список. — Ой, чего говорю-то — Сухарева она. Это она девка была Величанская, а так-то Сухарева. Вот ведь, вспомнила.
Сухаревой Натальи Наумовны в списках не было. Они оставили мяса и для нее. Баба Маня заплакала, обняла Наталью, а Андреичу попыталась поцеловать руку. Они вышли на ночную улицу.
— Как же они так списки-то эти составляли? — хмуро удивлялся Данилов, выруливая на дорогу. — Много там еще адресов? — обернулся к Наталье.
