поэма объясняет нацию. Унижение паче гордости. Хороших романов много, а национальных эпосов — раз- два и обчелся. Не думаю, что национальный эпос можно создать сегодня, — не та эпоха.
Быков, конечно, не создал “национальную поэму” и даже не объяснил вовсе, “почему нация до сих пор не сформирована” (такую программу-минимум он предлагает в предисловии). Достаточно того, что он написал сильный роман, создав сказочный, завораживающий образ какой-то заколдованной страны, в которой живут, мучаются, томятся, любят, надеются и умирают его герои. Что же до будущего России — то меньше всего этот роман может служить его прогнозом. Может, и не зря, взявшись за руки, входят герои в адскую (?) деревню Жадруново. Что их там ждет? “Неизвестно что”. Такова последняя фраза романа.
От редакции. С выходом книжного издания романа П. Алешковского мы возвращаемся к оценке этой “важной прозы” (Е. Ермолин — “Континент”, № 129), первый наш отклик на которую см. в “Книжной полке Майи Кучерской” (“Новый мир”, 2006, № 10).
В народ
Петр Алешковский. Рыба. История одной миграции. Роман. — “Октябрь”, 2006, № 4. Петр Алешковский. Рыба. Роман. М., “Время”, 2006, 352 стр. (“Самое время”).
Роману с названием “Рыба” предпослан эпиграф: “Пришли воры, хозяев украли, а дом в окошки ушел. Русская загадка”. Между тем загадка имеет еще одну строку, автором по каким-то причинам опущенную: “Дом шумит, хозяева молчат”. И только после этого следует “пришли воры”… Очень может быть, что Алешковский нарочно сделал купюру, скрывая, как и многое в этом тексте, бьющую в глаза как раз из отсутствующей строки метафору. Ибо если бы за подзаголовком “История одной миграции” следовало бы: “Дом шумит, хозяева молчат”, по большому счету роман можно было бы дальше и не писать — основной содержательный модус в этих немногих словах почти полностью исчерпан.
Итак, “Рыба”. То есть существо по определению молчаливое, что в контексте русской культурной парадигмы означает начало безропотное, смиренное и по преимуществу женское — с явной положительной коннотацией. Хотя рыбы бывают и хищными, например щуки, акулы и даже прилипалы…
Сначала текст почти ошарашивает — настолько плосок, убог, неискусен язык. Впрочем, этому есть объяснение: “Рыба” — это имитация монолога простой, очень простой женщины, и автор как бы вовсе убирает себя из текста, передав слово онтологически немотствующему существу (в этом смысле — тоже рыбе ). Ведь что такое человек массы (бывший маленький человек великой русской) — это, по существу, лишенная навыков и инструмента самоанализа, рефлексии тож, а вследствие этого и самостоятельного голоса, почти безликая единица, лишь в больших числах обретающая нули для определения параметров статистики. И только в случае произвольного, никак от нее не зависящего выбора, если угодно — каприза какого-нибудь избранного, наделенного этими априорно отсутствующими у нее качествами, получающая способность самовыразиться через его, так сказать, волю и представление…
Таким образом, текст “Рыбы” сразу же задает как бы два измерения: внешний, более плоскостной, что ли, план, где героиня от первого лица безыскусно излагает истории своей жизни (и этот рассказ от лица женщины — еще один, дополнительный, параметр авторского отстранения), и внутренний, скрытый, почти затекстовый, где, задрапировавшись в камуфляж и приняв максимально мимикрирующую окраску, обретается автор, инспирирующий все, что выходит из глубин на поверхность и считывается в первую очередь.
Первым делом удивляешься, как человеку удалось так точно сымитировать несомненно чужеродный тип мышления и, главное, придать ему языковую достоверность. Достаточно несколько месяцев посидеть в какой-нибудь редакции на самотеке, чтобы безошибочно узнать этот беспомощный (с точки зрения эстетического выражения) лепет: по-детски наивный в отношении объективации пусть даже личного опыта, стилистически неизощренный, тяготеющий к речевому и мыслительному штампу и с какой-то странной навязчивой неизбежностью заводящий рассказчика впросак даже в самых простых синтаксических конструкциях. Несколько раз литературные журналы решались на публикацию таких “проб пера”, прельстившись их вопиющей и даже режущей глаз аутентичностью . С разной степенью литературной обработки такие тексты выходили в “Знамени”, “Урале”, “Дне и ночи” — последняя публикация (Александры Чистяковой) запомнилась хотя бы тем, что неожиданно для всех попала в букеровскую шестерку. Но все эти, хотя и прелюбопытнейшие в своем роде, документы все же к литературе как таковой никакого отношения не имеют.
Но и писатели наши между тем все больше и чаще начинают интересоваться простодушным высказыванием . И обращаться к нему как к основному приему создания текста. Достаточно вспомнить роман
