тоже.
И она быстро пошла к машине вслед за водителем.
Сейчас уедет! Элиаз догнал ее, взял за плечо:
— Лоис! Так не делают.
— Нет? А как?
— Платят.
— Ну, плату ты взять не сумел.
— Я же сказал, за работу художника платят — деньгами.
— За работу. А ты слышал такое выражение — каков любовник, таков и работник? Или, иными словами, каков товар, таков и навар.
— Лоис, это кража.
— А ты, мой друг, рассчитывал на легкую добычу!
— Так ведь и ты тоже.
— И оба просчитались. Значит, квиты.
— Лоис...
— А между прочим, в этой... Машиной? Машиной картинке действительно что-то есть. Куда же оно все девалось?
— Ты просто воровка.
— Воровка? Зови полицию. Прости, такси ждет.
Позже, на другой день, пришел соседский подросток и принес пакет в рваной подарочной бумаге. “Ты знаешь, где твоя картина валялась? — сказал он. — Возле мусорного контейнера! Я развернул, смотрю — подпись: Элиаз! И как она могла туда попасть?”
Но это было позже, когда Элиаз уже остыл, был совсем в другом настроении, так что даже ухмыльнулся одобрительно, ай да Лоис, сильна старушка!
А сейчас на него навалила такая досада, такая скука, что прямо разорвать что-нибудь, разбить, разнести в прах. Или запереть все окна-двери, зарыться в постель, придавить голову подушкой и не видеть и не слышать ничего. Но у входа стояла русская мышка, с сотенной бумажкой в руке, растерянно смотрела на него.
Ишь стоит, получила подачку и держит, думает, это так и надо, это ей положено, помощь от американских собратьев. Выхватить у нее эту сотню, это мои деньги, и вали отсюда, чего приперла...
— Ну, чего? — угрюмо буркнул он, проходя мимо нее внутрь. — Нет автобуса?
— Нет автобуса... я извиняюсь... я не знаю, куда...
Она стояла в дверях, держа руку с сотней на отлете, как прежде кружку.
— Чего не знаешь? Деньги у тебя теперь есть, ступай в гостиницу.
— Деньги есть? Денег нет. Это не мое... она мне не... она не мне... — И девушка протянула бумажку ему.
Против воли Элиазу стало смешно. Перекидываем эту несчастную сотню из рук в руки, никак не решим, от кого, кому и за что. Весь сегодняшний вечер представился ему вдруг во всем своем идиотизме.
— Тебе, тебе, художница! — сказал он, отталкивая ее руку.
Ну и нечего переживать, уговаривал он себя, ну обделали меня слегка, большая важность. Жаль только, Абу Раджиба попусту использовал. И сам я хорош, очень уж торопился, обидел старушку Лоис,
