им сказал — давайте читать те стихи, которые „я знаю наизусть”. Каждый из нас знает наизусть… ну, так… ну, я вам могу „Евгения Онегина” читать наизусть. И даже выходит так, что это вовсе не самые любимые мои стихи, но — вот, которые запомнились наизусть.
Я прочитал им Пушкина „Стамбул гяуры нынче славят…” — объяснивши, в чем дело это. Потом я взял Полонского, сказал им: вот стихотворение, которое найдено в бумагах у Гоголя. Гоголь переписал это стихотворение, до такой степени оно ему понравилось.
— Это какое стихотворение, Корней Иванович?
— „Пришли и стали тени ночи на страже у моих дверей…” Словом, свидание с женщиной, которой он, несомненно, уже воспользовался, так сказать. „Ты, время, дряхлою рукою свои часы останови!” Словом, любовное стихотворение.
Потом я говорю — вот, у Полонского есть одно, которое обожал Достоевский и даже привел в одном из своих романов8. Читаю вот этот кусочек… Потом, у него есть по поводу Веры Фигнер: „Что мне она! — не жена, не любовница и не родная мне дочь! Так отчего ж ее доля проклятая спать не дает мне всю ночь?..” Вот такое. И несколько слов сказал.
Это их феноменально заинтересовало. Они уже стали требовать, приходят, чтоб я им еще почитал — именно из Полонского. Существует ведь масса любовных стихов, которая лучше вот этой вот дребедени, которую приходится и вам передавать по этому…
И я хотел так сказать: вот стихотворение Боратынского есть тоже9. Он отказывается… он хочет сообщить женщине, что он ее больше не любит. Причем ему нужно ей сообщить, что он уже любит другую женщину. Это очень такая трудная миссия — даже в прозе. И вот как он гениально говорит это в стихах… что… „Мы не сердца под брачными венцами, мы жребии свои соединим…” — когда он уже с той, с другой. „И не вступай, молю, в напрасный суд со мною…” — я говорю это не то, что алименты и что-нибудь такое. Я это читаю с такими комментариями.
Мне кажется, что наряду с этим нужно прочитать несколько хороших стихотворений, написанных нашими молодыми поэтами. Но это очень трудно… Вот мы сейчас с моим внуком выбирали из „Дня поэзии”, из новой книжки „Нового мира”. Я готовился прочитать, даже у <…>10 нашел что-то хорошее. Понимаете? Как вы думаете об этом? Нет?
— Это мы сделаем, Корней Иванович.
— Можно позвать этих людей сюда, но я заметил, что они хуже, чем я, читают свои стихи. Ведь правда? Я, когда брал, например, Винокурова… Винокуров здесь прочитал так плохо свое стихотворение, что он его погубил…
И я недавно читал в день Восьмого марта „Бабушки” Корнилова — было очень много откликов… А Корнилов когда это читал — ничего не выходило.
Так что я думаю, я — не потому, что я — лучше… Но я доходчивее по этому самому инструменту. Я делаю какие-то логические ударения, какие-то… вот так. Но — не всегда [смогу]. Я буду и не в голосе, может, голос вернется, буду поменьше пива пить… (смеются) ”.
…В переделкинском доме К. Ч. висит фотоколлаж “Путаница”, сделанный и подаренный внуками Чуковского к его 80-летию. В центре композиции — Чуковский с Некрасовым пьют водку, играют в карты, а во рту у Корнея Ивановича дымится трубка, совсем как у его знаменитого Крокодила. На экскурсиях я обычно говорю, что принцип путаницы тут применим только к виновнику торжества, с которым спиртное, карты и табак никогда не были совместимы.
1 Выпущенного более чем полуторамиллионным тиражом в издательстве “Правда”, куда вошли все сказки, книга о детской психологии “От двух до пяти”, исследование о языке и знаковые критические работы, многие десятилетия недоступные читателю (второй том так и был назван “Критические рассказы” — по изданию 1911 года).
2 Как всегда, см. книгу Льва Шилова “Голоса, зазвучавшие вновь” (М., 2004) и предыдущие ее варианты. В своем мемуаре Шилов подробно рассказывает и об истории того или иного аудиосюжета, называет имена коллег: звукорежиссеров, журналистов, коллекционеров, — чьи записи вошли в собрание; говорит об особенностях авторского (в том числе и импровизационного) чтения Чуковского.
3 В самом первом — пока еще не опубликованном — письме Солженицына к Чуковскому, после благодарственных слов за первый в мире отзыв на рукопись того, что стало называться впоследствии “Одним днем Ивана Денисовича”, А. И. пишет, что “в тумане младенчества” он не вспоминает никакой другой книги прежде “Крокодила”. “<...> Она отпечаталась раньше всех и сильнее всех”. В раннем детстве, выходя за калитку, он, оказывается, нередко спрашивал у взрослых, не идет ли откуда-то Крокодил, нет ли уже массового нашествия животных, и в том же письме добавил, что пацифистское окончание сказки запечатлелось у него в те годы — гораздо меньше.
4 Она, кстати, выходит отдельным изданием в “Русском пути”.
5 Подступом к нему пока остается статья того же Шилова “Корней Чуковский на эстраде и на трибуне” (см. сборник “Мастера красноречия”, М., “Знание”, 1991) и его же аналогичные
