Тут уж — только руками развести.
Уважаемая госпожа повествователь! Я сколько возможно пытался обращаться только к Даниэлю. Но коль уж скоро Вы сами говорите от себя все, что вот только что приведено, — я просто вынужден сказать, единой правды ради, что это Ваше “от себя” — ни к Церкви, ни к Христу, ни к чему, кроме учения Сухомлинского и других Сухомлинских, не имеет отношения. Это не значит, что я Сухомлинского или Макаренко не уважаю. Они были серьезные, талантливые, хотящие добра своим воспитанникам люди. Но, во-первых, зачем писать 500 страниц и проделать, судя по всему, Вами же оговоренному, долгую и трудную подготовительную работу — чтобы “вернуться” к Сухомлинскому? Вообще, если можно быть кем угодно, лишь бы хорошо себя вести, то какой смысл вкладывают в свою многоразличную веру миллиарды людей? Если он общий, из-за чего они свое отстаивают, “враждуя”? Не потому ли, что каждый видит серьезный смысл в своем особом представлении об истине — и его-то и защищает как самое жизненно важное против столь же насущного, но неприемлемого для него смысла у верующего в другое или в Другого? А вдруг это не “высокомудрая болтовня” о разных смыслах, в которых на самом деле заложено одно и то же, а эти смыслы — разные действительно, до последней глубины, до не перекрываемой “мостами” пропасти, бездны между ними, и вплоть до самого Страшного суда, который только и определит, чей смысл — смысл, а чей — недомыслие?
И еще раз о Церкви. Я, может, и хотел бы считать, как и Вы, что только бедная Церковь, я бы еще добавил, только гонимая Церковь — права и является Церковью, — мне это чувство симпатично, я из- за него в 1982-м ушел в “катакомбы”, советские, конечно, а именно это была Зарубежная русская православная Церковь, тогда ее в СССР запрещали. И тем не менее сегодня, двадцать пять лет спустя, невзирая на все мои симпатии, я вынужден признать: Церковь не может ориентироваться только на бедность и гонимость, она должна считаться с реальным положением вещей, и если сейчас ее не гонят, а наоборот, то как ни противно смотреть в Церкви на солнцевскую братву или членов правительства, но провоцировать свою гонимость, лишь бы быть честной и “настоящей”, играть в гонимость — это и во времена древней, гонимой Церкви не приветствовалось (кто хочет, пусть поинтересуется ересью донатизма). Церковь “работает” с наличествующим “человеческим материалом” и, подобно Самому Христу, не может “изгнать вон обращающихся” к ней; решать же, искренно или лицемерно к ней обращаются, — прерогатива Бога, читающего в душе каждого человека.
Забудьте и о “христианстве против догматизма”, якобы равного тоталитаризму: вне догматов Церкви содержательность Христова учения сводится к “Сухомлинскому”.
Но — к Штайну: будучи всегда на стороне своего героя, автор ему все время и помогает. Излюбленный прием: чтобы позиция героя всегда выглядела в глазах читателя истинно христианской, автор обеспечивает ему игру в поддавки, — не находится ни одного собеседника, который бы Штайну хоть что-то по существу дела возразил. На уровне общинно-приходском это объяснимо: прихожане Даниэля — в основном люди, не обремененные знаниями. Куда труднее помочь герою в Риме, куда его за объяснениями вызвал Ватикан. Сначала он имеет дело с Префектом Конгрегации вероучений кардиналом Рокхаусом3, а затем и с самим Папой Римским Иоанном Павлом II. И в том и в другом случае Даниэль прямо и откровенно несет жутчайшую околесицу; например, глядя прямо в глаза Папе (вероятно, пользуясь тем, что в молодые годы они с Каролем Войтылой были товарищами, вместе служили в одном приходе), режет безбоязненно правду-матку (это “гвоздь программы” — вот мы и дождались его), в ответ на которую Папа только безобидно-дружески улыбается, — а именно: “У иудеев, как и у христиан, человек стоит в центре, не Бог. Бога никто не видел. В человеке надо видеть Бога. Во Христе, человеке, надо видеть Бога”.
Опомнись, брат, какая первая заповедь у иудеев, да и у христиан? “Возлюби Бога твоего всем сердцем…” и т. д. И повинись: “Я оговорился с точностью до наоборот, Кароль. Разумеется, я хотел сказать — не человек, а Бог находится в центре сознания верующего человека, как у иудеев, так и у христиан. Именно любовь к Богу только и делает возможной „вторую заповедь, подобную первой: возлюбить ближнего как самого себя”. Только любовь к Богу дает возможность, увидев в ближнем человеке, как и ты, созданном Богом, образ и подобие Бога, как в тебе, — и полюбить его в ту же меру: как самого себя”. Но Даниэль, не слушая моих подсказок, продолжает: “<…> А у греков в центре — Истина. Принцип истины. И человека ради этого принципа можно уничтожить. Мне не нужна такая истина, которая уничтожает человека”.
Тут у Даниэля сказалось что-то вроде того, что общность по крови и типу ментальности объединяла евреев-христиан с иудеями сильнее, чем евреев-христиан и христиан-греков объединяла общая вера во Христа, общность мировоззрения. История, настаиваю, подтверждает обратное: хотя кровь, конечно, не вода, но иудеи евреев-христиан терпеть не могли почти с самого начала. И гнали их, и каменовали, и в тюрьмы-то заточали, а уж доносов — не сосчитать, и кому? Римским властям, ненавистным языческим властям, — но что делать, тут ситуация чрезвычайная, “тоталитарная секта”… А у “греков”- христиан христиане-евреи чаще всего находили помощь и поддержку.
Автор книги не в состоянии реконструировать гипотетический ответ Штайну двоих его ватиканских собеседников, ученых и рассудительных людей, автор не представляет, что они могли бы ответить, — чтобы вложить им в уста хоть какое-то серьезное возражение Штайну. Или же возражения Папы и будущего Папы представляются автору куда менее важными, чем поддержка несправедливо подозреваемого в ереси христианина-праведника Штайна. Получается, этому отцу внецерковной демократии никто просто не в силах возразить.
Кроме одного человека. Этого персонажа зовут Ефим Довитас, он приехал в Израиль, чтобы стать священником в Русской Православной Церкви, — потому, что дома ему, еврею, чинят в этом препятствия. Именно Даниэль, переубедив его и его жену, давшую монашеские обеты, но пребывающую в миру, живущую с мужем как с братом и одолеваемую эротическими видениями, — именно Даниэль устроил как следует их семейную жизнь одним махом, напутствовав Ефима наказом-приказом “Иди и спи со своей женой!”. Сообразно со своей природой человек и должен поступать, и — никаких обетов, и забудь свои клятвы, в глазах Бога они ничего не стоят перед лицом правильно налаженной половой жизни, в которой, как известно от самого Даниэля, евреи не видят греха.
Так вот, этот Ефим, сам теперь священник, только русско-православный, да к тому же еще и специалист в области литургики, побывав у Даниэля на богослужении, сразу понял суть дела, настоящую, а не мнимую “точку расхождения” Даниэля с католической ли, православной — с Церковью как таковой. И накатал на него телегу Даниэлевым церковным властям. Там он коротко и ясно и вполне обоснованно высказывает убеждение, что то, что он увидел и услышал, несовместимо с позицией и практикой Церкви. То, что он написал, — еще мягко написано. Но вот какая незадача — это же донос. Форменный донос, да
