рано или поздно оказывается „мыслящий тростник”, и находит свой, мужественный словарь века ХХ для выражения трагизма мира „в его минуты роковые” (он стал еще страшнее в сравнении с тютчевским): „<…> и у Бога / Бессмысленно просить за мир, увы, / Людей, исчезнувших из обихода / Без суеты и горестной молвы / В той очереди серой, как пехота, / Где ты стоишь, придвинувшись уже / К самой решетке, за которой бездна / Ревет, как зверь — в подземном гараже, / И просьба о пощаде бесполезна…”
Во времена советской литературы эти стихи были бы признаны пессимистическими, возможно, их даже не напечатали бы. Сегодня — напечатали, но, возможно, они останутся без сочувствия понимания с нашей стороны”.
Виктор Тополянский. Год 1921-й. Покарание голодом. — “Континент”, 2006, № 4 (130).
Подробное исследование циничного большевистского
Эдуард Успенский. Карлсон — это глюк? Беседовал Александр Шаталов. — “Огонек”, 2007. № 11.
“<...>
— Музей Чуковского отбивало много людей. Вот один эпизод. Я написал письмо Георгию Маркову, председателю Союза писателей СССР, о том, что музей надо сохранить. Он мне ответил: „Уважаемый Эдуард Николаевич, у нас много писателей в Переделкине. Если каждому делать музей, то это будет очень накладно. Мы сделаем общий музей для всех писателей”. Приходится ему отвечать: „Уважаемый Георгий Мокеевич, Вы ошибаетесь, только могилы бывают братскими, музеев братских не бывает, и о многих писателях, которые живут в Переделкине, забывают в тот же момент, как они покидают свои руководящие посты”. Больше он мне не писал. <…>
Елена Шварц. Говорят лауреаты “Знамени”. — “Знамя”, 2007, № 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Из выступления по случаю получения премии журнала по итогам 2006 года:
“<…> Аполлон Григорьев, будучи совсем маленьким, заступался за любимых крепостных, когда отец собирался их покарать за какие-то провинности. И вот когда малыш Аполлон в очередной раз спешил на помощь кучеру или няньке, взглянув в зеркало, он поймал себя на том, что проверяет — „достаточно ли вид у меня расстроен”. Это развило в нем, по его словам, „раннюю способность к подозреванию собственной чувствительности”. Но парадокс в том, что эта отстраненность нисколько не уменьшает глубины чувств. Вот это и есть артистизм — полная искренность, но при этом — отстраненный взгляд со стороны, сам актер и сам себе режиссер. Когда люди искреннее всего, они подозревают себя в неискренности, и преодоление этого подозрения тоже есть артистизм. Но оно неисцелимо.
Артистизм, может быть, самая глубинная черта русского космоса. Не будем говорить о художниках. Но мало кто из правителей мира сего, исключая, может быть, Калигулу, Нерона и Христину Шведскую, был так артистичен, как Иван Грозный, — прообраз русского интеллигента. Неврастеник, мучающий других, а больше себя, отказывающийся притворно или искренне от желаемого. Известный мудрец спросил бы — а не подозрителен ли в таком случае артистизм? Не связан ли всегда с жестокостью, порочностью и привлечением острых невзгод жизни? А вступивший с ним в спор возразил бы, что эти три свойства просто вообще неразлучны с человеком.
Как бы то ни было, все вышесказанное, собственно, означает лишь то, что я весьма признательна <…>”.
Составитель Павел Крючков.
SUMMARY