мешают немного качаловское “мхатство” и эстрадный евтушенковский артистизм.
Среди записей Владимира Яхонтова тут опубликована и одна весьма редкая (чтение фрагмента поэмы “Владимир Ильич Ленин”), ее не учли даже в вышедшем в конце 70-х наиболее полном собрании яхонтовских пластинок, а впервые представили все в том же “Кругозоре” (1980, № 4).
Еще одна запись Владимира Яхонтова, уверен, поразит любого, никогда не слышавшего ее раньше: это стихотворение “Разговор на Одесском рейде десантных судов: „Советский Дагестан” и „Красная Абхазия””. Корабли в этом стихотворении “переговариваются”, и Яхонтов натурально… гудит, продлевая тем или иным “гудком” слова и фразы из диалога. На письме этого не передашь: этот “Театр одного актера” (основателем которого Владимир Яхонтов, кстати, и был) надо слышать. Он тянет гласные в соответствии с “половой принадлежностью” кораблей, и делает это не только не пошло, но тонко, изящно и бережно.
В своей второй мемуарной книге, в главе “Звукоархивист Ираклий Андроников”, Шилов подробно рассказал, как знаменитый литературовед и собиратель доказал “правомочность некоторых смелых трактовок чтецом строк поэта”, которые нуждались, представьте себе, в защите от тех или иных охранителей Маяковского8. В радиопередаче “Неизвестные записи Владимира Яхонтова” (1958) и на одноименной пластинке 1960 года Андроников создал замечательный “портрет” яхонтовского чтения: “В чтении Яхонтова покоряли и медленное звучание стиха, и строгий ритм, и особое музыкальное постижение слова, и логическая выразительность фразы с ниспадающими, укороченными окончаниями, и невозмутимый покой в сочетании с благородным пафосом…” А еще у Яхонтова было особенное чувство юмора, и он искусно умел им пользоваться, добавлю я от себя.
Сообщу, пожалуй, и об одной интриге, которая спрятана в чтении Яхонтовым хрестоматийных “Стихов о советском паспорте”. Оказывается, при записи знаменитый чтец допустил какую-то грубую ошибку, которая, судя по всему, поначалу не была замечена. Владимир Николаевич то ли оговорился, то ли “недопроизнес” какое-то слово. Когда в середине 50-х готовилась самая первая виниловая пластинка Яхонтова с чтением стихотворений Маяковского, Ираклий Андроников исправил фонограмму своим голосом: “накладка” оказалась неотличимой по силе звука, тембру и интонации. Приемочная комиссия эту ювелирную операцию приняла, и с тех пор яхонтовская фонограмма живет с неразличимой “заплаткой”. Шилов, кстати, предлагал своим читателям догадаться, какое именно слово “исправлено” Андрониковым. Я — не смог. Прослушал и раз, и два, и три. Нет, ничего такого не слышу. А спросить теперь, кажется, и не у кого.
Конечно, я мог бы пофантазировать на тему “составления” подобного диска. Мог бы сообразить, что стихи Маяковского интересно читал не только Евтушенко, но и Николай Асеев, и чуть “окающий” Семен Кирсанов, и другие поэты. Среди актеров мне вспомнились бы Игорь Ильинский, Антон Шварц или Дмитрий Журавлев. Записи-то сохранились и издавались.
Но вот почти наверняка угадаю, что если бы подобный диск составлял Лев Шилов, он включил бы туда чтение Давидом Бурлюком на своем московском вечере в 1956 году фрагмента поэмы “Владимир Маяковский”. Старый футурист явственно считывал интонацию с голоса самого Маяковского так, как он ее запомнил. В конце концов, и Асеев, и Кирсанов невольно делали то же, но у Бурлюка вышло уж совсем неожиданно: “<…> читая строчку: „тоненьким голосочком крикнул: ‘м-а-а-мочку‘”, Бурлюк произносил слово „м-а-а-мочку” намеренно занижая голос, почти басом, что создавало определенный комический эффект”9.
Ну а о чтении стихов Маяковского Лилей Юрьевной Брик мы поговорим в следующий раз, сообщу лишь, что в 1968 году, все в том же “Кругозоре”, она комментировала авторское чтение стихотворения “А вы могли бы?” и вспоминала тот самый сеанс звукозаписи 1920 года, на котором присутствовала, чуть-чуть помогая Маяковскому.
Ее общение с поэзией и поэтами — через аудиозапись — началось и продолжилось в 50-е, когда ее последний муж, Василий Абгарович Катанян, приобрел хороший катушечный магнитофон. Лиля Юрьевна и сама записывалась на него, и слушала на нем других. В 1960 году она написала одному — молодому тогда — ленинградскому поэту: “Жаль, что нельзя послушать Вас. Только иногда магнитофонную запись. Я убеждена, что Вы сейчас № 1”.
…Через четыре года этот поэт скажет о себе в стихотворении “Парус”: “Не дай мне бог сиять везде / до дней последних донца. / Дай мне сиять на высоте, / не превращаясь в солнце…” Его виниловая пластинка с авторским чтением стихотворений из книги “Кристалл” выйдет через три года после самоубийства той, которая назвала его, рабочего человека, первым номером. До затворничества, до смены времен, до премий и до пятидесятистраничной книжки с двумя вложенными в нее, как в барабан нагана, бесшумными — для него, оглохшего, — компакт-дисками оставалось еще четыре десятилетия.
1 Отдел звукозаписи ГЛМ оцифровал, оказывается, и эту, и последующую виниловые пластинки с идентичным названием (1970): Говорят писатели. [Государственный Литературный музей]. Уникальные литературные звукозаписи авторского чтения русских писателей XX века. Записи комментирует Ираклий Андроников. 2 CD. Методическое пособие для работы в филиалах ГЛМ. © Государственный Литературный музей. Тираж 20 экз. В 1959 году Андроников представлял только фрагмент (!) “Необычайного приключения…” и — целиком — “Послушайте!”, на всякий случай напомнив, что последнее стихотворение очень нравилось Горькому.
2 См. соответственно наши новомирские обзоры в № 6 за 2005 и в № 8 за 2006 год.
3 “Зеленью ляг, луг, / выстели дно дням. / Радуга, дай дуг / лет быстролётным коням”. Сразу Губанов, например, вспоминается.
