В конце письма солдат просил послушника выслать ему “Братьев Карамазовых” и “Подростка” — “Как я представил выше, с художественной литературой здесь скудно”. Еще просил учебник по древнегреческому. “Может показаться, что здесь у меня уйма времени — на самом деле научился выводить свободную минутку. Бывает, оставляют дежурным по роте, иногда в наряд заступаем через сутки”.
Заметки содержали и подробные пересказы сюжетов книг, которые попадались солдату, и сетования, что мало прочел на гражданке, и многочисленные разноречивые планы на будущее, и все то, без чего, вероятно, немыслима военная служба. Изложенные в повествовательном ключе, некоторые события затем вспоминались мне как живые, ясные, увиденные непосредственно. Срабатывал механизм, родственный тому, благодаря которому, проговорив как-то с итальянкой на обоюдно плохом английском до трех ночи, я вспоминала затем разговор так, как если бы он велся по-русски. Особенность восприятия, воображения, памяти...
Мы встретились за “круглым столом”, организованным крупной газетой. Дмитрий Наволоцкий, Алла-Беата (Альфа-Бета), Максимушкин, Сема Веников и даже барон-историк Огибалов с янтарным мундштуком. Не хватало только поддельной блондинки. Добропорядочные ребята переместились из полуподвальных клубов в респектабельные редакции. Конечно, они уже больше не заикались о вечной зиме и астральном холоде. По крайней мере не говорили вслух.
Мы разместились в креслах, и редактор, надсаживаясь, навалясь на столешницу, медленно, чеканно заговорил:
— Нам пора постепенно расширять круг влияния, сферу интересов, тем и проблем. Для этого мы вас и пригласили. Мы готовы дать вам карт-бланш, если вы, конечно, сумеете им распорядиться.
Беата, заштукатуренная чуть меньше, чем обычно, в безразмерном свитере, против памятного по прежним годам обыкновения, но все же с обширным декольте, значительно покрупневшая, сказала:
— По-моему, все строится на взаимопонимании. И общении. Куда ни придешь, там все те же: Веников, Наволоцкий... Максимушкин. — Она на секунду запнулась, произнося фамилию своего бывшего мужа. — Пора прямо сказать: мы все здесь, по сути дела, избранные...
Кто-то дернулся на другом конце стола, но она не собиралась брать паузу.
— И мы должны обращать большее внимание друг на друга. Следить за дискурсом друг друга. Например, я была бы рада, если бы ты написала рецензию на мою книжку.
— Кто — я? — изумилась я.
— Ну да.
— Да я не пишу рецензий.
— Пишешь. Я видела.
После “круглого стола” мы сели за квадратный — спустились в бар и там, в сигаретном дыму, оккупировали место, растолкав плотно сидящих.
— Я открыла собственное дело! — Беата затянулась и через ноздри выпустила дым.
— И что за дело?
— Лечу людей. — И она привычно перечислила: — Порча, сглаз, отворот-приворот, предсказание будущего, коррекция судьбы, снятие депрессии, избавление от наркозависимости, прерывание нежелательной беременности, все дела.
— И кто же ты теперь? Какая-нибудь матушка Алла?
— Почему это?.. Волшебница Беата.
— Слушай, спасибо тебе! Ты мне так помогла! — вдруг вступил Наволоцкий.
— Чем же?
— Ну помнишь? Ты как-то назвала меня великим поэтом. Я как раз тогда пребывал в депрессии. Но после вечера пришел домой — и словно новая волна энергии накрыла. В один присест накатал дюжину стихотворений. Три из них я даже включил в недавнюю подборку. Должна скоро выйти. В “Волшебном фонаре”.
— В “Волшебном фонаре”? — оживилась Беата. — Интересно. И как тебе удалось туда пробиться?..
Появилось ощущение дежавю. Я знала буквально каждое следующее движение Максимушкина и Веникова: и как они потянутся к графинчику, и как опрокинут стопки. Под каким бы предлогом смыться
