А солдат продолжал:
“Тут ислам, может, и ни при чем, но ведущую роль в терроризме занимают люди, какими-то отношениями с ним связанные.
А в Чечне сейчас напряженка. Опять федеральные войска стали опасаться по поводу нового чеченского правительства. МВД чеченское многим ветеранам еще первой чеченской кампании напоминает 96-й год, когда все права по наведению правопорядка в Чечне отдали во власть местного чеченского народа. Произошло то, что в 99-м году федеральные войска вновь вынуждены были наводить порядок, прореживая бандитов, и усмирять территорию. Сегодня местная чеченская милиция вновь ищет, как бы перевесить. Даже правительство настаивает, чтобы милиции выдали гранатометы. Зачем такое грозное оружие чеченскому милиционеру?..
Еще я уже давно обдумываю свои действия и решил, что лучше попробовать себя в медицине. Правда вот, трудно будет, может, даже в два раза или в три, тем не менее медицинское образование всегда было престижным — всегда приветствовалось. Уверенность, что я поступлю, у меня не так уж велика, где- то на данный момент тридцать процентов. Но на этом поприще хочу испытать себя...”
— В Советском Союзе было главное, чего нет сейчас, — говорил восточный поэт, сидя во главе стола, и подсолнух кивал ему, а остальные внимали без движения. — Общее информационное пространство. Мы переводили вас, вы — нас. Тюркский язык и есть мировой язык, тут правильно сказала Аэлита. Но в контекст общемировой культуры мы входили все-таки через русский язык! И преемственность культурной традиции не должна прерваться.
Я рассматривала герб на тарелках, неуловимо напоминающий элементы орнамента на ковре, что висел на стене. Космическая девушка сидела рядом и позвякивала вилкой и ножом, разрезая причудливую тюркскую снедь.
И образ тревожной русской женщины в облезших мехах, и лукавой сияющей суламиты, что “отрожалась” и занимается нефтью, — и Константин…
Серая громада старинного храма, без росписей, что делает его безличным, индустриальным, грозным, неприютным. Кажется, дьячок-чтец, который шепелявит, и гундосящий батюшка, и хор неблагозвучных голосов, возносящих молитву, — постороннее, мелкое и случайное в храме.
И прихожанки в пальто с облезлыми воротниками, в беретах, и прихожане со спутанными бородами, и несколько освещенных теплым сиянием свечей открытых, круглых, румяных детских личиков — все исчезнет точно так же, как поколения молящихся, минует почти бесследно…
Такие женщины, как я, приходя в православие, становятся фанатичками, приходскими ведьмами, под старость зловредными бабами-ягами, избирающими себе один из подсвечников в храме местом благочестивых подвигов вплоть до второго пришествия Спасителя.
Такие, как я, рычат на молодых, румяных, как яблочки, женщин и девиц, зашедших в храм поставить свечку в джинсах и с непокрытой головой. Поджимают бледные губы, когда в пост кто-нибудь ест скоромное.
У таких, как я, красный кончик носа и заплаканные глаза. И на крупных рыхлых носах у нас — бородавки с тремя длинными седыми волосками.
Парень в черной куртке-бомбере пировал в полупустом вагоне метро. Его ужин был незамысловат и словно списан с рекламного ролика: вылущил чипсы из пакетика, глотнул пепси, обстоятельно закрыл бутылку, картинным жестом, словно оружие, развернул шоколадку “Баунти” и заточил ее, погрузившись с головой в “Спорт-экспресс”. Под бомбером проглядывала черная майка с оранжевой надписью “goth.ru”. Что будет, если сейчас кликнуть на этот баннер, проползла мысль, — расслабленно, медленно, как поезд дальнего следования на подступах к столице.
Рядом читали роман “Эксклюзивный мачо”, через двери кемарил старик в обтрепанной куртке, сбитых башмаках, словно позаимствованных из постановки пьесы Горького “На дне”, и в черной трикотажной шапке петушком, надвинутой на самые глаза.
В вагоне колыхались запахи прелой человеческой плоти, мочи, они смешивались с ароматом дорогих тонких духов, от чего было тошно вдвойне.
Парень управился с “райским наслаждением”; не отрываясь от газеты, кинул в огромный красный рот пару подушечек жвачки и задвигал челюстями с сосредоточенным видом.
Синаксарь: Христос, “отойдя на вержение камня (Лк. 22: 41), помолился три раза, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф. 26: 42). И еще: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия (Мф. 26: 39). Это говорил Он и по человеческой природе, и вместе с тем искусно обходя диавола, чтобы тот, считая и Его (простым) человеком из-за того, что Он может бояться смерти, не остановил (совершающегося) на кресте таинства”.
Ксанфопул полагает, значит, что эта фраза до некоторой степени была уловкой… Ведь остановить совершающееся — значило помешать искуплению…
Редакция крупной газеты уязвила мое бедное хромоногое воображение. На диване под огромным клетчатым пледом лежал выпускающий редактор и ответственный секретарь, един в двух лицах, мужик лет сорока, со светлыми длинными волосами и в рубашке, верхние две пуговицы которой были расстегнуты.
