Вокруг него сидели девицы разного возраста. Пушистая в голубом свитере, стриженая, в короткой юбке с массивным золотистым сердечком на шее, рыжая, нога на ногу, ела салат из пластикового корытца. Выпускающий редактор и ответственный секретарь скучали. На столе стояли рюмки. Они поднимались и ставились уже множество раз, судя по обилию красных липких окружностей на оргстекле.
— У меня такая политика: хочешь не работать — не работай, хочешь выпить — выпей.
Одна из девушек, косоватенькая, но с тугой молочной кожей, меланхолично тянула тонкую сигаретку, две другие попеременно начинали хихикать. На стене висел плакат “Никогда не сдавайся!”, где лягушка, наполовину заглоченная аистом, сжимает лапами длинную тонкую шею птицы, а также “Лист гнева” со взбесившимся слоном — “в случае припадка ярости смять и швырнуть в угол”. От этих устаревших еще лет семь назад шуток веяло таким пожелтелым вчерашним, что казалось, будто вся комната наполнена мутной жидкостью, где колыхались медленные водоросли девичьих волос и плавал дохлый кальмар сигаретного дыма. В углу маленькой комнатушки, в которой тем не менее помещалось три компьютера, торчала, несмотря на начало весны, искусственная елка, тускло отсвечивая запыленным красным шаром, и шевелюра мишуры колыхалась на сквозняке.
За революционные шалости выгнаны шесть семинаристов. Они распечатали на принтере самопальную листовку “Революционная партия нашего монастыря”. Так и не восстановлены. Отец Иоанн сказал:
— Все же наместник прав, Сталин тоже вышел из семинарии. Шутки шутками…
Надежда удивлялась:
— А чего они не хотят прощения попросить? Посмиряться, между прочим, полезно.
— Ну, я им говорю, вы через время сами на все по-другому посмотрите… Нет, никто не хочет.
На сайт каждый день идут новые материалы. “Предстоятель Украинской Православной Церкви утвердил новый чин о недужных — вич-инфицированных…”, “Введенский храм в селе Братки заново отстроен на деньги жертвователя, бизнесмена…”, “По благословению епископа, в Буденновске состоялась пресс-конференция на тему…”. Что-то из всего разнотравья надо было проредить, что-то поправить, а что- то переписать.
Заходил Григорий, говорил Надежде:
— Понравился мне фильм, что ты давала. Смешной такой. Глупый…
— Как — глупый? — обескуражена она.
“Ставропольская духовная семинария: из ее стен вышли несколько тысяч священнослужителей, несколько десятков иерархов и девять святых новомучеников и исповедников”. Ничего себе! Новомучеников готовят. На фотографии вытянутые и круглые юношеские лица, румяные и бледные, с оттопыренными ушами и торчащими хохолками чубов. Так кто из вас будущий исповедник?
Я продолжала при всяком удобном случае листать заметки солдата, когда прочитывая две-три страницы подряд, когда выхватывая строчки: “Слава богу, „груза-двести” после той зачистки у нас не было...”, “…Семен попал по-глупому. Перебило хребет, комиссовали…”.
Между строчек мелким почерком приписка: “Потом уже я узнал, что через три недели мирной жизни Сема выбросился из окна”.
Перебило хребет... Буквы скачут перед глазами, играя в чехарду. Не ты один, Константин. Но тебе хребет не перебило — просто перелом позвоночника, сейчас лечат, ты выживешь, ты ведь — все знаешь, а он, Семен, не знал. И он себя убил. В умопомрачении. Пришел на память еще один Семен, Веников. Словно два мира — тот и этот. И если здесь мы действуем, то и там тоже. Или наши прямые отражения. Такие же, как мы. Мы и есть — сами. Возможно, они носят те же имена. И там, среди всех, конечно, есть Марина, может быть, даже Марина Зуева — не такое уж редкое сочетание, и если мы, Марины Зуевы, существуем, то, может, одна из нас там. И кто она? Кто я была бы, будь я там? И кто я — здесь? Наши поступки сказываются все равно, Чечня — отражение Москвы, вторая половина игральной карты, перевертыш, обрат. Я подняла глаза и случайно встретилась взглядом с двойником в черном ртутном квадрате московского монастырского окна, таким ярким, отчетливым, что сначала удивилась, не узнала: кто заглядывает с той стороны третьего этажа?
Покуда всматриваешься в зеркало, следи, как бы оно не всмотрелось в тебя.
Глава 7
Зефир
Сутуловатый бронзовый поэт между вывесками “Галерея „Актер”” и устарелыми “Известиями”. Впрочем, добавилась бегущая строка: “А знаете ли вы, сколько пьют голландцы? Сто литров сока в год, двести литров чистой воды и триста пятьдесят два литра пива!”
