поперло и пляшет, кривляясь,
на острове в красном огне.
Клянусь же — я сразу, наутро,
под речитатив бубенцов
пошлю к ним своих дидаскалов,
матрон к ним пошлю, мудрецов.
И Моцарта — пусть не смолкая
звучит. И свечей восковых.
И даже пророка Исайю
тревожить рискну ради них.
И буду молиться о чуде
на острове черном, сквозь дым,
чтоб белые-белые люди
сказали: “Ты с нами! Летим!”
Преображение
Луч солнца так запутался в ветвях,
что светлая беседка там, казалось,
крыльцо, казалось, золотое там:
средь пасмурного дня в насупленных бровях
со взором сумрачным, в котором страх, усталость,
уныние, досада, тарарам.
И я взошла на чудное крыльцо,
и начал рисовать мое лицо
луч праздничный и говорить: на снимке
и ты теперь вся в золоте, янтарь
в косе сверкает, сам Небесный Царь
теперь тебя заметит в серой дымке.
Но все так создано, чтоб даже и она
здесь просияла — преображена —
хоть в городе, хоть возле полустанка.
А там, где мрачный верховодит дух
и лупит коз своих хмельной пастух,
